|
Женщина и тюрьма...
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:25:22 | Сообщение # 1 |
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Жёсткие нравы женской тюрьмы, или Зона on-line
Женский вытрезвитель и женская тюрьма — нет более унизительных мест пребывания для женщины. Даже абортарий не идёт с ними ни в какое сравнение. Те, кто побывал в местах заключения, единодушно утверждают: тюремный опыт бесценен, но лучше его не обретать.
И всё-таки женщины попадают за решётку. Одни — по стечению трагических обстоятельств. Другие — словно движимые злым роком. Если Книга Судеб существует, биографию бывшей заключённой Натальи Птицыной наверняка вписал туда лично Сатана.
Сигареты давно закончились, Наташа теребит в руках смятую пачку. «Вам с такой биографией, наверное, телесериалы смотреть скучно?». Она отмахивается: «Иногда смотрю и удивляюсь: фантазия какая-то однобокая, всё из-за денег — изменяют, убивают… Как будто ничего дороже нет».
Заключённые активно общаются в социальных сетях и на специально созданных форумах, а также просто читают литературу и прессу, ищут интересующую информацию, развлекаются, переписываются с родственниками и друзьями. И не только общаются, а регулярно выкладывают фотографии, иногда даже сортируя их по годам. А некоторые, готовые раскошелиться на трафик, снимают видео на прогулках и в камерах и выкладывают его в Сеть. Всё это делается с помощью мобильных телефонов и мобильного интернета.
Зона online
Чтобы изложить предысторию, понадобилась бы ещё одна публикация. А лучше бы, конечно, написать сценарий сериала или повесть о девушке, которая рано лишилась родительской заботы, и жизнь сама взяла над ней опеку, преподавая один жестокий урок за другим. «Чем жизнь отличается от х..?», — шутил персонаж фильма «Москва» и сам же давал ответ: «Жизнь жёстче».
…Наташа родилась в Москве, жила в бараке у Коптевского рынка. Мать отняла её от груди и определила в дом малютки: надо было работать, отец не вылезал из тюрьмы, а ещё был сын. Мать навещала Наташу, но домой забрать не могла — кормить было нечем. В первый класс она пошла в интернат. Там всё по свистку: подъём, зарядка… Первоклашки ходили гуськом, руки за спину. Не удивительно, что с возрастом развился внутренний протест против режима и муштры.
Замуж вышла рано. Избранник оказался жуликом, которого отовсюду увольняли. Вдобавок начинающим алкашом. Когда поняла, что семью с ним не создать, было поздно: вот-вот родится дочь. Подала на развод — отказали: «Муж ведь вас содержит!». А Георгий не вылезал из загулов, и весь заработок обращал в водку. Пять лет Наталья фактически в одиночку воспитывала ребёнка.
Наконец их развели. Спустя несколько дней, придя за Машей в сад, она услышала: девочку забрал папа.
И в милиции, и в суде матери объяснили: если бы она, подавая на развод, лишала мужа отцовских прав, ей помогли бы. Но сейчас у отца такие же права на ребёнка, как и у неё.
В первый раз помог предприниматель Гурам, «человека со связями». Он взялся найти Машу при одном условии: Наташа фиктивно выходит за Гурама замуж, прописывает, разводится и дарит квартиру. Она согласилась, не раздумывая.
Помощники Гурама нашли бывшего мужа в Подмосковье. Он жил с другой женщиной, устроил Машу в сад под её фамилией. Ребята Гурама привезли туда Наташу, и она под защитой бугаёв забрала дочь.
Но папаша не испугался бугаёв и снова выкрал ребёнка, а предлагать Гураму во второй раз было уже нечего…
Наташа попросилась жить к интернатской подруге Лене и с горя запила. Во время очередного приступа истерики подруга сделала Наташе успокаивающий укол. Потом ещё один. Очнувшись, Наталья поняла: у Лены — своя трагедия, она наркоманка. А теперь и её подсадила.
Деньги кончились. Подруги пошли в помощницы к лохотронщикам. «Мы деградировали до такой степени, что готовы были снять последние штаны, чтобы купить дозу, — рассказывает Наталья. — Однажды зимой вышли к ларьку настрелять денег на укол. Налетели на пьяную компанию, которая сама стала требовать у нас деньги. Не помня себя, я отметелила какую-то попавшую под горячую руку дамочку, но спохватилась и оставила ей адрес: приезжай, всё уладим. Дамочка приехала с милицией. Тут выяснилось, что Лена была под следствием. Моё хулиганство и её куда более серьёзные прегрешения объединили в одно дело. Так мы оказались в следственном изоляторе. Опер пояснил: за хулиганство в первый раз тебе грозит штраф, но раз идёшь «в упряжке», рассмотрение затянется. Я поняла, что влипла очень крепко… Но тюрьма лишь слегка отрезвила меня. Наркотики помогали забыть, что у меня есть дочь. Тюрьма напомнила».
— Каково это — в первый раз входить в камеру? Говорят, как себя в камере поставишь, так к тебе и будут относиться.
— Об этом я не думала. В камеру шла со своим грузом проблем, который, как мне казалось, ставил меня выше всех этих про*****вок или кто там обретался. Я — волчица, у которого отняли волчонка. И перегрызу горло любому, кто вякнет на меня. Вот с таким настроем пришла.
Вхожу — камера довольно тесная. Ни с кем не здороваюсь. На меня смотрят 80 пар глаз. Правил тюремного общежития не знаю. Да если бы даже знала… Выбираю место поудобнее и, сбросив чужое шмотьё на пол, водружаю принесённый с собой матрас: «Спать буду здесь!» Никто не возразил — видимо, в моём голосе слышалась такая власть, угадывался такой характер, что все поняли: отныне в «хате» будет верховодить она. Верховодила я там почти три с половиной года, потому что статья 161 (грабёж), по которой я должна была проходить, обросла очень неоднозначными предшествующими обстоятельствами.
— А ваша подруга? Вас поселили вместе?
— В Москве это единственный следственный изолятор для женщин, и я рассчитывала, что с Леной мы рано или поздно встретимся — не у следователя, так в бане или ещё где-то. Но что-то не получалось. О ней вообще речи не было. Когда я говорила следаку: спросите у Лены, он кивал: спросим… Спустя несколько месяцев я случайно узнала, что Лена умерла вскоре после ареста. Сердце…
— Вы видели телесериал «Клетка»? История героини напоминает вашу. Потеря близких, месть, тюрьма…
— Фильм занятный, но всё-таки это выдумка сценариста. Тюремные сцены, взаимоотношения сокамерниц — полная чушь! Героиню Апексимовой принуждают к любви — это вообще, извините, ни в какие ворота…
— Разве такое не распространено среди женщин-заключённых?
— Не в этом дело. Я, интернатовская, когда оказалась в тюрьме, поймала себя на мысли: да тут те же дети, только повзрослевшие! Вначале, попав за решётку, паникуют. Немного освоившись, норовят словчить, украсть сладкое, а потом группируются в кучки, чтобы чувствовать себя защищёнными. Образуют семьи однохлебниц, но это вовсе не то, что вы думаете. Новички держатся друг друга — тоже временное сообщество, в котором, глядя на старожилов, учатся себя вести. Те, у кого срок пребывания побольше, живут своей семьёй. Над всеми — смотрящая за камерой. Это обычно заключённая из среды бывалых, пользующаяся беспрекословным авторитетом. Она решает все внутренние вопросы, выступает судьёй в конфликтах, а главное, следит за тем, чтобы соблюдался неписаный, но жёсткий закон тюремного быта. Поэтому такого быть просто не может: принудить понравившуюся молодуху к сожительству.
— Тогда как же происходит формирование семейных пар?
— Они называются «половинки». Это в большинстве случаев не прихоть и не разврат. Хотя бывает, конечно, что какая-нибудь заключённая скачет со шконки на шконку (шконка — кровать в камере. —И.З.).
То, что в российской системе правосудия, следствия и исполнения наказаний много ужасающего, требующего исправления ещё позавчера, понятно всем. Но в нашей стране вне дискурса остаётся то, что, на самом деле, очень много нехорошего есть в судебной, полицейской и тюремной системах вроде бы вполне благополучных и демократических стран.
Тюремный патриотизм
Как обычно говорят? Противоестественные отношения. По сути — да, но ведь надо учитывать психологию женщины. Её, мать и жену, вдруг выдёргивают из родного насиженного гнезда, она лишается привычного семейного уклада…
Тюрьма — самое противоестественное место для продолжательницы рода человеческого. Одно дело — заслуживает она тюрьмы или нет. Другое — как в этих чрезвычайных обстоятельствах сохранить в себе человеческие качества. Вот женщины и группируются по интересам, создают некую модель если не семьи, то общежития: вместе за столом пьют чай, обсуждают близкие им темы. То есть стараются продолжать жить той, прежней жизнью. Настолько, насколько это возможно в изолированном помещении с решётками на окнах. Пачка печенья с воли — это не только символический противовес миске с тюремной баландой, но и напоминание о доме, о муже. А муж — это любовь…
И вот женщине — не сразу, спустя полгода или даже больше — становится понятно: жить можно и в тюрьме. И даже иметь близкие отношения. Сначала появляется любопытство. Многие что-то слышали или даже знают об этом, но сами ещё не пробовали. Ну и случается то, что случается.
— Вы тоже вступали в «тюремный брак»?
— Он меня спас. В интернате среди девочек-подростков это распространено. Поэтому мне не в новинку. А моя «половина» попробовала просто из любопытства. После того как мы сблизились, Люба мне рассказала, что, когда она зашла на тюрьму (так говорят заключённые — не «попала в тюрьму», а именно «зашла на тюрьму»), ночью услышала ахи и вздохи за отгороженной простынёй шконкой. И появилось любопытство. Долго наблюдала сначала за этой парой, всё не могла взять в толк: как так — женщина с женщиной? Потом узнала, что есть и другие «половины». Дальше — больше. Её просветили, сказали, что активные женщины в тюрьмах зовутся коблами. Они и выглядят мужиковато, ведут себя не так, как остальные женщины. К этому, конечно, надо привыкнуть…
— Разве в тюрьме разрешают существование «семейных» пар?
— Нет, конечно. Но оперативные работники — хорошие психологи, они тоже женщины. Зная от информаторов, кто живёт «половинами», прекрасно чувствуют, где серьёзные отношения, а где — поверхностные. Устойчивые пары стараются не трогать, не создавать конфликтные ситуации: оперу нужен порядок, а не нарушения. Но чтобы проверить отношения, нередко провоцируют, раскидывая «половины» по разным камерам. Представьте: твоя реальная жизнь на ближайшие месяцы — тюрьма, но ты с кем-то сблизилась, полюбила, существование чуть-чуть краше стало, а тут раз — и опускают на грешную землю. Ты же не знаешь, провокация это или уже навсегда. Начинаются крики, истерики, женщины пытаются вскрыть вены — что называется, крышу сносит. И меня разлучали.
— И у вас сносило крышу?
— Я больше скажу: приходилось вызывать наряд с собаками, чтобы завести меня в другую камеру. И там я такое вытворяла! Стальную дверь вправляли после моих истерик… У меня было погоняло, как говорят мужики-уголовники: Птица. Думаю, если сегодня прийти в женскую следственную тюрьму и спросить персонал, помнят ли они Птицу, вам про меня много расскажут. Если захотят. Я ведь половину времени, проведённого за решёткой, отбывала в карцере.
Для «несемейных» карцер — это холодная кутузка и двухнедельное полуголодное существование. Для меня — одиночество и разлука со своей «половиной». Она ведь стала для меня самым дорогим человеком. Других не осталось.
— А почему вас сажали в карцер? Кто-то из сокамерниц на вас жаловался?
— Не то чтобы жаловались… Некоторым не нравились порядки в камере. А я помогала смотрящей следить, чтобы порядок был всегда. Иначе в тесноте прожить трудно. Кто-то думает, что попал в тюрьму ненадолго. Мол, разберутся и выпустят. Или муж выкупит. Таких бывших мечтательниц — почти вся камера. Месяцами живут, прощаясь с надеждой. Поэтому к новеньким относятся с пониманием. Мечтай, но не хами.
Помню, зашла на тюрьму одна бабёнка, которая явно не рассчитывала здесь задержаться. Брезгливая — долго платком скамью протирала, прежде чем сесть за стол. Знакомство начала просто — спросила у соседки: «За что сидишь?» Та огрызнулась: «Сидят на х…, а в тюрьме отбывают». Новенькая ей по мордасам. Сцепились, я разнимала, да так, что снова в карцер попала. Виноваты, в общем, обе. Одна презрение выказывала, другая бранное слово в «хате» употребила. У нас ведь была своя система наказаний.
— Как сокамерницы общаются между собой?
— Общаются ровно. Доброжелательность не показушная — она естественная. Камера не коммуналка. Равны все: что «семейные», что одиночки. В чужие дела там вообще не принято совать нос. Но женщины — они же организованы намного тоньше, им надо выговориться. Иногда проговариваются, и вдруг узнаёшь: перед тобой сидит детоубийца! Ну, а таким в камере не место. Вот это самый страшный грех на тюрьме в глазах женщин, а не чьё-то сожительство.
— Если детоубийцам не место в тюремной камере, то тогда где?
— Где — никого не волнует. Но таким подследственным в общих камерах очень и очень плохо. В тюрьме женщины всё воспринимают намного острее. Оторванные от детей (а многие, кстати, сами в этом виноваты), занимаются самоедством. И вдруг из разговора выясняется, что среди них та, которая убила своего реб ёнка. Накал страстей неописуемый! Если не сдержать общее возмущение, могут покалечить. Зная об этом, опера обычно держат убийц особняком, чтобы сохранить целыми и невредимыми до суда, — это же следственный изолятор.
Но у нас был случай, когда удалось разоблачить такую детоубийцу, и после этого её от нас отселили. Следователь ей говорил: помалкивай! Но однажды она подсела за стол к моим однохлебницам, попросила заварочки, а потом её вдруг прорвало: «Оговорили меня, а детишки сами виноваты. Они у меня под столом сидели, как собаки…».
Стоп, стоп! Вот это «как собаки, под столом» меня насторожило. Разговорили её под чифирем — оказалось, держала детей прикованными наручниками к батарее, а потом… И тут она замялась. Подношу к её лицу зажигалку: убила или нет? «Да, но они же сами виноваты». — «Ломись в глазок, паскуда!» Я заколотила в дверь вертухаям: забирайте, чтобы этой дряни здесь не было!
В камере уже была накалённая ситуация, но опер не спешил её переводить, может, дожимал таким образом для следователя. Эта тварь лежала рядом с парашей, потому что вместе со всеми спать ей уже было нельзя. И в кухню нельзя. Вечером она подошла ко мне робко: «А можно в туалет?» И тут что-то на меня нашло. Хватаю её за волосы — и лицом в унитаз. Впервые так сорвалась…
— Как опер отреагировал на самосуд?
— Перевёл в другую «хату». Дальше ― как обычно. Заставляют войти — не вхожу. Вызывают наряд с собаками, загоняют. Тогда сажусь на лучшие нары и объявляю: «Я — Птица, и мой шконарь будет здесь! И в камере убираться не буду».
Смотрящая усмехнулась, скинула мои вещи. Завязалась драка — такой у меня был выброс эмоций. На шум влетели оперативники, за ними с молитвами вошли какие-то монашки. Я села за стол и объявила: «Мы здесь сами разберёмся, а эти — кто такие?!» Но монашки не уходили, пели ещё полчаса, пока я жар не погасила. А я всё думала: как там моя Люба? Потом узнала, что и ей сделали больно. Пришёл опер и сбросил её развешенное бельё на пол. Любе бы прикусить язык, но она, ещё новичок в тюрьме, спросила: зачем вы это сделали? И всё — в карцер на 15 суток.
Таких инцидентов у нас было много. На воле-то от любви у людей башню сносит, а уж в тюрьме… На женское сожительство однохлебницы смотрят спокойно — у них свои заботы: впереди суд, а затем срок. Живёшь — живи. Но тебе, влюблённой дурочке, кажется, что кто-то не так посмотрел, что-то шепнул за спиной. Слово за слово — и драка. Значит, карцер. Снова слёзы разлук, головой об стену…
— Можно представить, как вас любило тюремное начальство!
— Они люди, и всё, конечно, понимали: мать без отнятого у неё ребёнка. Знали, что я в некоторых ситуациях на всё способна. Иногда они поступали на удивление по-человечески. Например, перед тем как отправить Любу на зону, опер оставил нас с ней в одиночной камере. А всего нам удалось пожить вместе только год.
Потом меня освободили, но я почти не работала, чтобы иметь возможность ездить к ней каждые три месяца на зону: то в Чебоксары, то в Кинешму. В общей сложности ждала её три года. И сейчас мы вместе. Только я уже другая. Совсем другая.
— Тюремный опыт пошёл вам на пользу?
— Польза от него может быть только одна: тюрьма закаляет характер. Но характер мой закалился задолго до тюрьмы. А в тюрьме его проверяли на прочность. Выдержал. Больше того — после освобождения я смогла быстро вернуться к нормальной жизни, хотя, по сути, у меня её практически и не было. Зато теперь всё в порядке. Правда, тюрьме за это «спасибо» сказать не могу.
В конце концов всё устроилось. Правда, на это ушли годы. Дочь Маша нашлась, она не забывала маму ни на минуту. Она уже взрослая, замужем, сама вот-вот станет мамой. Живут одной семьёй.
«Я первое время спать не могла, — признаётся Наталья. — Дремлю, а сама посматриваю, не выскользнет ли Маша на улицу. Вставала, проверяла замки на дверях. Долго не могла избавиться от этого бзика».
Страшные воспоминания никуда не делись. Однажды под впечатлением от кошмарного сна Наталья среди ночи набросилась на спящую дочь: «Притронешься к наркотикам — искалечу!» «Что ты, мама?» — испуганно вскрикнула Маша. Мать, обняв её, заплакала…
Информация с сайта Власти.нет
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:27:07 | Сообщение # 2 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Записки из женской тюрьмы – часть первая
СЮДА ДАЖЕ с пропуском пройти сложно. Железная дверь — узкий проход — решетка. Впустили троих. Не имеет значения, сотрудник ты или нет, зайти могут не больше трех человек. Досконально проверили документы. Решетка откры-
лась — ты в другом проходе — решетка закрылась. Железная дверь — и ты на зоне.
— А побеги из колонии были?
Моя провожатая Наталья Вострикова, заместитель начальника по социально-воспитательной и психологической работе, озирается, находит деревяшку, суеверно стучит по ней костяшкой согнутого пальца:
— Тьфу-тьфу-тьфьу, последняя попытка была лет десять назад. Осужденную, организовавшую неудавшийся побег, перевели в другую колонию. Но как нам стало известно, она и оттуда пыталась бежать. Я думаю, женщина просто не хочет выйти на волю, есть там нечто, что для нее страшнее неволи…
Вокруг все чисто и серо. Серый асфальт и серые, словно заасфальтированные, здания. Это жилые корпуса. Во дворе пусто. Возле одного из зданий женщина на тесно натянутые веревки развешивает белье. Сегодня банный день. Он положен раз в неделю, тогда же можно и постирать. Чуть дальше столовая, клуб, там спортзал, библиотека. Вокруг ни одного дерева, ни кусочка земли. Каменный мешок.
«От тюрьмы никто не застрахован», — эту мысль навязчиво повторяет Ольга Каракай, начальник женской исправительной колонии №74. Никто.
Столько судеб прошло перед ней, столько историй! Старожилы колонии — сотрудники и осужденные — хорошо помнят одну из них, поразившую тогда многих своим необычным, закрученным сюжетом. У женатого мужчины на стороне был роман. История, казалась бы, банальная, да не совсем. Любовники давно хотели пожениться, да мешала смертельно больная жена. Не мог он ее оставить. Совесть ему не позволяла. «Как только супруга умрет, сразу распишемся», — пообещал он своей возлюбленной.
Но для нее испытание временем оказалось непосильным. Надела она белый халат, выдала себя за медсестру и ввела смертельную инъекцию сопернице. То ли доза оказалась маленькой, то ли судьбе так угодно было, но больная осталась жива. Почувствовав себя плохо, вызвала «скорую», а потом пожаловалась в поликлинику, дескать, после укола, сделанного медсестрой, ей стало хуже. Тогда и выяснилось: медсестру никто не присылал. Самозванка вновь пришла по известному адресу. Тут-то ее и схватили… В колонию к ней на свидания регулярно приходил возлюбленный. Жена его умерла, и, когда женщина освободилась, они тут же поженились…
Тюрьма не знает исключений. Богатый ты или бедный, образованный или неуч — здесь может оказаться каждый. Моя собеседница — одна из осужденных — «в прошлой жизни» преуспевающая бизнеследи. На ней и сейчас фирменный спортивный костюм, фирменные кроссовки. Бизнес она вела, как и многие: что-то показывала, что-то нет, работала по-крупному, вот кому-то дорожку и перешла, считает она.
Человек со всем может смириться. Вот и она смирилась, словно с чужой, временной неудобной жизнью. Ее мучит другое: срок рано или поздно подойдет к концу, а что дальше? На воле осталась семья, друзья, но выбор должна сделать она сама: спокойная жизнь, растянутая от зарплаты до зарплаты, или красивая, без нужды, но опять на грани закона и беззакония?
За этими мыслями проходят однообразные, похожие на затертые пятаки дни. Рано утром подъем, обязательная физкультура, прием пищи и работа. Первая смена в швейном цехе начинается в шесть утра.
Колония — предприятие, в общем-то, хозрасчетное. Только двадцать процентов из денег, необходимых для ее существования, выделяет государство. Остальные должны заработать сами.
Швейный цех, оборудованный современными машинами, работает в две смены.
— Когда-то мы шили постельное и нательное белье — продукцию, не требующую высокой квалификации. Сейчас в нашем цехе шьют форменную одежду, головные уборы, осужденные шьют мужские брюки, которые экспортируют в Германию, — с гордостью и в то же время с грустью говорит О.Каракай. — Две трети женщин, попавших к нам, наркоманки. Практически никто из них до колонии вообще не работал. Наша задача — научить их швейному мастерству. Заметьте, наркомана, у которого еще сознание от дурмана не отошло. Причем шьем-то мы не наволочки и простыни, а сложную в технологическом плане продукцию. То есть перед нами изначально стоит достаточно непростая задача. Только специалиста подготовим — а ему время подходит освобождаться. И опять все сначала.
У нас есть установленный план, который нужно выполнять. Впрочем, я не стала бы говорить об этом, не будь другой проблемы — проблемы с заказами. Поскольку мы государственное исправительное учреждение, то государство должно принимать участие в размещении у нас заказов для других госучреждений. Я так понимаю. Однако заказы для больниц, для правоохранительных органов почему-то получаем не мы, а коммерческие предприятия. Хотя для нас этот вопрос жизненно важный.
— А если заключенные отказываются работать?
— С заключенными мы проводим разъяснительную работу. Каждая может досрочно освободиться. Для этого нужно немногое: хорошее поведение, добросовестная работа. В специальные карточки, заведенные на каждую осужденную, заносится вся информация, положительная и отрицательная. Комиссия по досрочному освобождению заседала на днях. Рассматривался вопрос заключенной, осужденный на год. Полгода она провела в колонии, особых нареканий в ее адрес не было, и, казалось бы, причин для отказа нет. Но ей отказали.
Женщина проживала с матерью, отношения у них были натянутые. За полгода они не написали друг другу ни одного письма. Куда ей возвращаться после освобождения? Когда мы задали ей этот вопрос, она ответила, что поедет к двоюродной сестре, которая сейчас также отбывает срок в заключении. В квартире живет ее сожитель, ранее судимый за сутенерство. Представляете, приедет туда наша досрочно освобожденная, вернется сестра, приревнует ее к сожителю, они все там и «перебьются». Вот мы и решили отказать, рассудив, пусть лучше один срок полностью отбудет, может, за полгода что-то изменится, — объяснила Ольга Николаевна.
У сотрудников колонии глаз уже наметан. Они могут предсказать, какая дорога после освобождения ждет их подопечных.
Ольга Николаевна рассказала еще одну историю. Эта история поразила меня.
Несколько дней оставалось осужденной до досрочного освобождения. Но при получении посылки с воли она приписала себе к списку разрешенных продуктов пять яиц (их количество как продукта скоропортящегося ограничено). Подделанную запись обнаружили, досрочное освобождение отменили.
— Колония живет по жестким правилам, отступать от которых нельзя, — объясняет О.Каракай. — Каждый проступок должен быть наказан, иначе завтра мою подпись начнут подделывать и дописывать что-нибудь более существенное, чем яйца. Мера проступка не обсуждается. Все подчиняется лишь одному: то, что не разрешено, — запрещено. А в данном случае дело даже не в яйцах. Эта осужденная отбывала наказание за подделку документов. Даже не освободившись, она взялась за прежнее. Значит, она не исправилась и никаких выводов для себя не сделала. О каком же тогда досрочном освобождении могла идти речь?
Начальник тюрьмы — элегантная ухоженная женщина, похожая скорее на хозяйку дамского салона. Я сказала ей об этом. Она улыбнулась:
— Вы помните фильм «Человек с бульвара Капуцинов»? Так и у нас в колонии. Какую картинку покажешь, такое отражение и получишь. Поэтому я и требую от сотрудников показывать заключенным только «положительную картинку», общаться с ними вежливо, в конфликтных ситуациях быть выше, не опускаться до крика и выяснения отношений. Хотя многие заключенные и сами могут послужить примером для подражания. Это вы зимой к нам пришли, видели бы вы их
летом. Красивые, с прическами, макияжем. Причем чем больше у женщины срок, чем дольше она находится в колонии, тем тщательнее она за собой следит. Парадокс, не правда ли? Меня тоже это в свое время очень удивило. Наверное, для женщины психологически тяжело, что восемь — десять ее самых лучших лет проходят на зоне, и таким образом она словно время пытается остановить. На фоне заключенных со стажем женщины, попавшие сюда на год, часто выглядят просто бомжихами. Осужденные-старожилки воспитывают их, приучают к порядку. В колонии есть женщины — зацикленные аккуратистки. Они каждый вечер гладят свои рабочие косынки, шнурки. Да-да, шнурки!
Ольга Николаевна Каракай в этой системе работает давно, колонией, правда, руководит чуть более полугода. Может быть, поэтому должность начальника не успела наложить отпечаток на характер. Дома, утверждает Ольга Николаевна, она далеко не командир, да и на службе из
трех мнений часто выбирает четвертое — то, которое возникает в ходе обсуждения проблемы.
— Я стараюсь стимулировать в подчиненных инициативу, творческий подход к работе, — говорит она.
Но при этом, похоже, жесткости и принципиальности ей не занимать. По крайней мере весть о том, что она вернулась с обеда, с совещания, несется впереди нее, эхом разносясь по кабинетам: «Начальник-начальник-начальник…».
Каракай относится к своему учреждению прежде всего как к предприятию, у которого своя специфика и масса проблем. Колония — кривое зеркало нашего общества. Его изъяны, недоработки приобретают здесь более зловещие очертания. За каждого осужденного, считает Каракай, виноват каждый из нас. Это у нас не хватило сил и желания уделить дополнительное время своему или соседскому ребенку, уличному беспризорнику. Мы заняты своими проблемами и не замечаем чужие.
…Закончилась первая смена. Женщины в одинаковых темных куртках и таких же брюках, с бирками на груди выстроились в колонну по пять. Все они абсолютно разные — молодые, пожилые, блондинки, брюнетки, пригожие и неухоженные — все на одно лицо. Что-то неуловимое делает их неимоверно похожими. У каждой из них своя история и, как заплатка на автобиографии, своя жизнь в жизни.
Напротив колонны, в воротах, на расстоянии вытянутой руки, стоят инспектора. Тоже женщины. Тоже в казенной форме, в форменных куртках, сшитых здесь же, в колонии. Но этого не объяснишь и разница в одежде здесь не при чем — сразу видно, эти женщины — вольные, здесь они на работе.
Инспектор, перебирая карточки, называет имена заключенных первой шеренги. Заключенные делают несколько широких шагов и оказываются лицом к лицу с инспекторами. Заключенных ощупывают. Здесь это называется досмотром. Лишь после этого, пройдя сквозь строй инспекторов, они могут разбрестись по «домам».
Дом — это комнаты с кроватями и тумбочками. С одинаковыми безлико-белыми накидками. Никакой индивидуальности, никаких картинок и фотографий на стенах. Все личные вещи, фотоальбомы, все то, что напоминает дом и волю, закрыто в каптерках, в вещевых. Пришел со смены, взял, что нужно, переоделся. Количество личных вещей ограничено. Да это и понятно. Есть заключенные, которые находятся здесь уже восьмой год. Можете представить, каким хозяйством можно обрасти за это время? По новым правилам, на осужденного должно приходиться четыре квадратных метра жилого пространства. Но колония старая, разрастаться ей некуда, поэтому «своего дома» у каждой женщины — всего два с половиной метра. Начальство называет эти помещения общежитиями. Комнаты разные. В одних живет до ста человек, в других — десять. А есть и такие, в которых всего четыре кровати.
— От чего зависит, кому в каком общежитии жить?
Ольгу Николаевну вопрос застал врасплох — ее сознание привыкло ко многим вещам, происходящим на зоне.
— Жить в четырехместном общежитии — привилегия, ее надо заслужить?
— Да нет… За мной с неделю бегала одна из заключенных, просила перевести ее из четырехместной в комнату на сто человек.
В женской колонии №74 находятся женщины, осужденные впервые, это их первое наказание в виде лишения свободы.
— Что поразило вас на зоне? — спросила я у осужденных.
— Меня удивило отношение к заключенным: «Пожалуйста, извините». Словно мы обыкновенные люди, а не осужденные, — поделилась своими впечатлениями Наталья К.
Она детоубийца, но вины своей не признает, говорит, что дело сфабриковано, что внучку покойной приятельницы до смерти не избивала, что девочка упала, сильно ударилась головой, от этого и скончалась в больнице.
В колонии детоубийц не любят. Да это и понятно: у многих на воле остались дети, внуки.
Кузьмина осуждена на восемь лет, но, как и все, надеется на досрочное освобождение. После работы занимается в ПТУ при колонии. По окончании получит диплом швеи, а потом, говорит, примется изучать мастерство закройщика. Времени впереди предостаточно…
А вот Светлана Р. впервые на зоне увидела наркоманов. Она в недоумении: как можно собственными руками убивать себя? Впервые она встретила и людей, у которых нет своего жилья, которым после освобождения некуда будет вернуться.
— Я думала, если у меня есть дом, то и все люди живут так же…
Она убила своего сожителя. Вины не отрицает, только вспомнить не может, как все произошло. Прокручивает в памяти начало скандала: он ударил ее, потом схватился за нож. Они кубарем покатились по кровати, по полу — потом провал в памяти. Помнит только в окровавленных руках нож…
— Здесь многое про себя понимаешь. Всю жизнь заново осмысливаешь. Я написала своему бывшему мужу, попросила у него прощение. Дети сейчас живут с ним. Если он согласится, я бы вернулась и мы попробовали бы начать все заново…
Наталья призналась, что ей сложно отвечать на мои вопросы, ей больше хотелось бы поговорить о Боге. На зоне она стала верующей.
Тему, которая делает любой разговор о тюрьме пикантным, об однополой любви, заключенные не поддержали.
— Если такое и есть, то это личное дело каждого, — ответили мне.
Руководство колонии тоже углубляться в детали не стало:
— Новое законодательство этого не запрещает. Хотя, — заметили при этом, — мы стараемся максимально занять свободное время осужденных.
Жизнь в колонии подчиняется жесткому графику. Основное место в нем, конечно же, занимает работа. Почти все женщины трудятся в швейном цехе. Не бесплатно. Они получают за свой труд деньги, правда, безналичные. Можно отправить перевод или посылку родственникам, оплатить комнату для длительных свиданий… Из зарплаты оплачиваются и судебные иски. Многие осужденные, освобождаясь, увозят с собой от одной до шести тысяч гривень.
Помимо швейного цеха, женщины работают в строительной бригаде. Есть в колонии свои парикмахеры, сапожники, швея в мастерской при общежитии — ремонтировать одежду в цехе запрещено.
Светлана Я., осужденная за сводничество, инвалид второй группы и от работы освобождена, но на общественных началах она выполняет обязанности дневальной в общежитии.
— Я и пользу приношу, и для досрочного освобождения баллы зарабатываю, — говорит она.
Дома ее ждет маленькая дочь. Светлана с мужем попала в автомобильную аварию. Муж скончался, она стала инвалидом. Когда вышла из больницы, узнала, что свекровь продала их квартиру. С маленькой дочуркой она оказалась фактически на улице. Приютила сестра. На пенсию инвалида не разживешься, поэтому, когда ей предложили работу диспетчера — нужно было созвониться с девушкой, а потом поехать, забрать у клиента деньги за оказанные ему сексуальные услуги, — с радостью согласилась. Объявлениями такого рода пестрят газеты. Светлана и предположить не могла, что «непыльная» работа приведет ее на зону.
— Не-е-т, лучше на триста гривень жить, чем опять здесь оказаться, — смеется она.
Она не интересуется, какие преступления совершили женщины, с которыми ей приходится жить бок о бок. Кому прошлое ворошить приятно? К кроватям в общежитии прикреплены бирки, на них указаны имя заключенной и статья, по которой она осуждена.
Хлебным местом в колонии считается кухня. Но работа здесь не из легких в прямом смысле слова: тяжести приходится поднимать немалые. Судите сами: только для первого в два бака нужно залить по четыреста пятьдесят литров воды, нужно наполнить такой же бак для чая, засыпать в него сорок килограммов сахара, выпечь хлеба более чем на тысячу человек из расчета семьсот пятьдесят граммов в сутки на каждого. Вот и считайте, сколько в сумме килограммов получится.
Питание заключенных — это отдельная головная боль Ольги Каракай. Есть утвержденные цены, по которым колония может закупать продукты питания. Цены абсолютно нереальные. Вот, к примеру, мясо должно стоить не более четырнадцати гривень за килограмм, капуста белокочанная — девяносто копеек, свекла — пятьдесят копеек, картошка — восемьдесят пять.
— Ольга Николаевна, где же вы по таким ценам продукты берете?
Начальник колонии адреса называть не стала, лишь улыбнулась:
— Берем…
И протянула мне меню на понедельник. Завтрак: каша овсяная и мясной соус, хлеб, сахар, чай. Обед: салат из свежей капусты, суп с макаронами на мясокостном бульоне, каша пшеничная с мясным соусом, хлеб. Ужин: рыба тушеная, рагу овощное, луковица, хлеб, сахар, чай.
Вот с хозяйственным мылом дела обстоят сложнее. Стоимость, по которой колония может закупать его, не должна превышать двух гривень тридцати копеек за килограмм, что в два раза ниже его рыночной цены. Эту проблему руководство колонии старается озвучить при каждом удобном случае.
Мыло нужно для детского дома. В нем до трех лет воспитываются дети, родившиеся в колонии. Для многих из них эти годы станут лучшими. В детском доме тепло, чисто, очень много игрушек, медперсонал, воспитатели нянчатся с ребятней как с родными. Круглые сутки помогают о них заботиться семнадцать нянечек из числа осужденных. Это, пожалуй, самая завидная работа, которая может быть на зоне. Нянечки живут прямо здесь, только еду получают из общей столовой. Они не контактируют с остальными осужденными, встречаются лишь с мамками, так их здесь называют. Мамки видят своих детей два раза в день по два часа.
Молодые женщины, осужденные больше чем на пять лет, стараются забеременеть (законом предусмотрены ежеквартальные трехдневные свидания с близкими). Беременность дает им дополнительные льготы — они «выходят» в декретный отпуск, когда плод достигает четырехмесячного развития. Они получают улучшенное питание. Правда, некоторые, родив, тут же забывают о ребенке, ведя в заключении вольную жизнь — не работая и не посещая своего ребенка. А после освобождения детей, родившихся в колонии, бывает, находят брошенными на вокзалах или побирающимися по указке непутевой мамки.
Говорят, человек привыкает ко всему. Привыкают заключенные и к жизни за колючей проволокой. Привыкают к тому, что день похож на день. И это однообразие со временем начинает даже нравиться…
Сообщение отредактировал Маришка - Суббота, 07 Января 2012, 22:28:35 |
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:29:25 | Сообщение # 3 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Женщина в тюрьме
Средства массовой информации в последнее время немало внимания уделяют проблеме женщины в тюрьме. Этой теме посвящаются телевизионные и газетные репортажи, аналитические статьи, интервью с чиновниками уголовно-исполнительной службы...
Однако журналистские исследования страдают явной однобокостью, они показывают только «фасадную» сторону проблемы. Наивно думать, что заключенная, которой журналист протягивает микрофон в присутствии граждан начальников, будет искренна и непосредственна в оценках тюремной действительности. Вряд ли можно рассчитывать на откровенность сотрудника следственного изолятора, которому еще служить и служить... В этом смысле ценной является информация, полученная от профессионалов, которые недавно расстались с тюремной системой, хорошо ориентируются в ее сложной организации и при этом способны думать свободно и говорить без оглядки на начальство. Как сказал известный персонаж фильма «Место встречи изменить нельзя»: «Тебе бы, начальник,... книжки писать».
Женщина и тюрьма - понятия несовместимые. Женщина, существо от природы эмоциональное, чуткое и ранимое, которому многовековой цивилизацией человечества предписана роль жены, матери, продолжательницы рода, хранительницы домашнего очага и тюрьма - угрюмый, беспощадный, подлый и жестокий механизм государства находятся так далеко друг от друга, что даже в воображении их нелегко объединить. Тюрьма - заведение скорее мужское, хотя в печальной реальности женщина и тюрьма, к сожалению, все же встречаются.
Женщины намного законопослушней мужчин. Гораздо реже они совершают преступления и правонарушения. Если в государстве женского населения по статистике больше, чем мужского, то в тюрьму женщины попадают в 10-12 раз реже мужчин. Отчасти это объясняется тем, что правоохранители охотней применяют к ним меры пресечения и наказания, не связанные с лишением свободы. Но это только отчасти. В большей степени причина такого соотношения - слабо выраженные преступные наклонности женщин и низкий уровень криминогенности обстановки, которую они создают вокруг себя и в которой существуют. Соотношение женской и мужской преступности один к десяти постоянно и достаточно устойчиво в последние годы. Кстати, забегая вперед, можно сказать, что и внутри тюрьмы женщины допускают дисциплинарные нарушения примерно в десять раз реже мужчин.
Женская преступность по своей структуре заметно отличается от мужской. В процентном отношении женщины гораздо реже совершают корыстные преступления, в особенности, отличающиеся дерзостью - грабежи, разбои, а также хулиганство. А вот грубо насильственные действия бытового характера - убийства и тяжкие повреждения тела в общей массе женской преступности осуществляются чаще. Это явление, казалось бы, противоречащее женской природе, имеет объяснение. Женщины отнюдь не предрасположены к садизму и крайней жестокости. Просто они очень эмоциональны, и, зачастую, их разум оказывается неспособным управлять сильными и яркими отрицательными чувствами - гневом, ревностью, смертельной обидой. В результате жертвами женского насилия становятся, как правило, их близкие люди - неверные мужья и любовники, любовницы мужей, садисты-отцы, домашние тираны-сожители...
В совершении преступлений женщины более последовательны и откровенны, если так можно выразиться. В последующей оценке своих противозаконных поступков они оказываются значительно тверже и принципиальней преступников-мужчин, которые гораздо быстрее «плывут» и начинают, распуская слюни, публично каяться в грехах. Женщина, зачастую невыносимо страдая от наказания, до конца продолжает считать, что, убив обидчика, она поступила правильно.
При аресте женщины не сопротивляются, не отстреливаются и не убегают по крышам. Их не задерживают вооруженные до зубов бойцы спецподразделений. За ними просто приходят и уводят с собой.
...Отношение к задержанным женщинам в милиции грубое и циничное. Их легко могут оскорбить, унизить, потаскать за волосы, «нашлепать» по щекам. Но все же, это отношение ни в какое сравнение не идет с избиениями и пытками, которым могут быть подвергнуты мужчины. Женщин практически никогда не пытают, то есть не применяют к ним методичные, холодно-расчетливые экзекуции.
Бывает, женщину заставляют разуться и лечь на пол, после чего наносят удары резиновой палкой по пяткам - это больно и не оставляет следов. Иногда применяют «остроумно»-изощренное воздействие - раздев до пояса, ее хлестко бьют стальной линейкой по соскам - это унизительно, больно и страшно. При этом расчет делается скорее не на физическую боль, а на сопровождающее ее моральное насилие: грубые окрики, циничные оскорбления, идиотские угрозы, вроде: «Мы тебе сейчас в ... ножку от табуретки засунем».
Причиняя женщине физическую боль, оскорбляя и запугивая ее, правоохранители (или правонарушители, как правильней?) рассчитывают на резко эмоциональную реакцию, слезы, истерику и, в результате, потерю способности уверенно сопротивляться и умно изворачиваться. В основном этот расчет оправдывается, лгать умело, спокойно и предусмотрительно у женщин получается плохо.
Иногда подобная «атака» не имеет успеха, и тогда милиционеры сразу же прекращают насилие. По опыту они знают, что если у «бабы есть внутренний стерженек», дальнейшие издевательства абсолютно бессмысленны. Не согнется.
Существуют два фактора, защищающие женщин от пыток и истязаний. Это особенности традиционного менталитета (даже «последний отморозок» в подсознании несколько сдерживается от причинения боли женщине, наверное, все же мы не совсем азиаты) и опасение возможного наказания. К арестованным женщинам и несовершеннолетним гораздо больше внимания уделяется со стороны государственных и общественных правозащитных организаций. Страдания мужчин, в основном, мало кого интересуют. Надо признать, что в последние годы пытки и иное насилие в отношении задержанных (как женщин, так и мужчин) имеют явную тенденцию к сокращению. «Задерганные» постоянными проверками прокуратуры сотрудники милиции стараются избегать насилия, игнорируя лицемерный гнев начальства по поводу отсутствия пресловутого процента раскрываемости.
Приставания сексуального характера случаются довольно редко и только на первом этапе, до помещения задержанной в изолятор временного содержания (ИВС). Впрочем, иногда женщина сама провоцирует подобные домогательства, предлагая как-нибудь «порешать вопросы» и намекая тем самым на возможность интимных услуг.
Насилия сексуального характера практически никогда не происходит. Время от времени эта тема поднимается кем-то из бывших арестованных и осужденных. Вариантов таких «исповедей» два. Первый - в основе обвинений лежит абсолютно трезвый расчет (как правило, не самой «потерпевшей», а ее адвоката и «группы поддержки») - рассказывая леденящие душу подробности садистских изнасилований и извращений, тиражируя эти подробности в средствах массовой информации, привлечь внимание и сострадание неискушенной общественности и морально воздействовать на предстоящий суд. Второй вариант - это ложь самой «несчастной», вызванная явными истерическими реакциями: один раз солгав таким образом, она начинает истово верить в собственную ложь и дальше врет совершенно искренне, опутывая фантазии все новыми и новыми подробностями и не задумываясь об их очевидной несуразности. Впрочем, оба варианта обычно объединяются.
В ИВС женщины размещаются отдельно от мужчин, а так как женщин «принимают» редко, то сидят они в основном в одиночестве. Такие условия воспринимаются очень болезненно, отсутствие общения оказывает крайне угнетающее действие на женскую психику. Но избежать этого практически не получается. Задержанных мужчин к женщинам не подсадят никогда.
...После вынесения постановления об аресте задержанная переводится в следственный изолятор. Как правило, женщины оказываются совершенно неподготовленными к тюремной действительности. Хотя в последние годы о тюрьме немало пишут, немало показывают ее в телепередачах и кинофильмах, большинство женщин совершенно не обращает внимания на детали. Им это не интересно, так как себя с тюрьмой они абсолютно не связывают.
Попав в СИЗО (на жаргоне говорят «заехав на тюрьму»), женщины зачастую вообще теряют ощущение реальности. Когда-то одна девочка-подросток, арестованная как наркокурьер, рассказывая о своем прибытии в СИЗО, недоумевала: «Меня почему-то посадили в туалет». Ей и в голову не могло прийти, что тюремная камера и туалет - одно общее помещение.
Распределением по камерам занимается оперативный работник, чаще это женщина. Ориентируясь на свое впечатление от беседы с вновь прибывшей зэчкой (зэчка - привычное название заключенной, оно хоть и некрасиво, но и не обидно) и куцую информацию, содержащуюся в личном деле (а это сжатый текст постановлений о задержании и аресте), она выбирает ей подходящую камеру. При этом старается, чтобы в новом обществе заключенной было максимально комфортно.
Делается это не из сострадания и, уж точно, не за взятку, а для собственного спокойствия. Чем меньше напряжений и конфликтов в камерах, тем легче администрации работать. Поэтому, в основном, бухгалтерши и чиновницы сидят в одной камере, молодые наркоманки - в другой, а «колхозницы» - в третьей.
Иногда этот принцип не соблюдается, в особенности, когда в СИЗО «приходят» две или три женщины - фигуранты одного уголовного дела. Подельниц содержат в разных камерах, поэтому с приятной компанией получается не всегда.
Любой человек, впервые попавший в тюрьму, переживает сильнейший стресс. Если в ИВС во время задержания, а оно длится несколько дней, еще теплится надежда, что скоро этот кошмар закончится, то, оказавшись в тюрьме, каждый понимает, что это надолго, как минимум на пару месяцев, как максимум па много лет.
Когда женщину задерживают, а позже арестовывают, вокруг нее происходит много разных и интенсивных процессов. Родственники и друзья проявляют максимальную активность в поисках решения возникших проблем. Зачастую, картина событий меняется каждый час: появляется свежая информация, в «движение» вовлекаются новые люди, в уголовном деле происходят какие-то процессуальные изменения - статья уголовного кодекса, по которой ее задержали, переквалифицируется на более мягкую и так далее. Эти события реально влияют на судьбу задержанной: она получает передачу и записку от мужа, «добрый» мент в ИВС дает возможность позвонить домой, на свидание приходит адвокат...
Однако когда арестованная переводится из ИВС в СИЗО, основной результат активности близких людей ей становится неизвестен. Изоляция не позволяет. Это порождает информационный голод. Женщине кажется, что все ее бросили, родные забыли, вчерашние друзья оказались врагами. От этого страдания многократно усиливаются, но, что удивительно, - слабые женщины в отличие от сильных мужчин в этот переломный период гораздо реже совершают необдуманные поступки, почти не впадают в депрессию и никогда не совершают самоубийство.
Наверное, научно никто этот факт не исследовал, но представляется, что ему есть объяснение. Психологическое или педагогическое влияние администрации тюрьмы на вновь прибывшую вряд ли стоит воспринимать всерьез. Несколько слов, которыми зэчка перебросится с надзирателями, беседа с равнодушной и усталой оперуполномоченной - это не те факторы, которые могут снять напряжение. Скорее даже наоборот, они напряжение только усиливают.
Реальное психотерапевтическое воздействие на новенькую оказывает только общение с сокамерницами. Женская природа берет свое - поделившись с кем-то бедой, женщина всегда успокаивается.
..Взаимоотношения между зэчками в каждой камере складываются по разному, в зависимости от специфики подобравшейся «публики», но в целом нейтрально и бесконфликтно. В отличие от мужских камер, где постоянно происходит борьба за лидерство (эта борьба всегда подлая, а иногда и беспощадная), у женщин обстановка гораздо спокойней. Обычно в «коллективе» имеется одна «смотрящая», которая «держит» камеру; дальнейшей иерархии нет, все остальные друг от друга ничем не отличаются. Впрочем, выражение «держать камеру» не совсем точно, по сути, оно гораздо менее грозно, чем по звучанию. Просто «смотрящая» следит за порядком, контролирует очередность и качество уборки, аккуратность в быту и соблюдение мирных взаимоотношений. В случае каких-либо нарушений предписанного или устоявшегося порядка «смотрящая» старается уладить ссору, чтобы о ней не стало известно администрации, или же сама предпринимает санкции к нарушительнице (в основном это словесная перебранка).
Освоившись в камере, женщины объединяются в небольшие группы, так называемые семьи (чаще это три-четыре человека), внутри которых общаются друг с другом, делятся переживаниями, новостями и продуктами питания. Дружбой такую связь можно считать с большой натяжкой, обычно она неустойчива и легко разрывается при изменении обстановки. Во всяком случае, дружба у женщин, впервые оказавшихся в тюрьме, почти никогда не сохраняется на свободе и никогда не бывает на всю жизнь. Люди, неопытные в отношении тюремной действительности (к счастью, опытных в этом вопросе не так много), иногда в разговорах затрагивают тему лесбийской любви в среде заключенных. Обычно такие обсуждения сопровождаются перечислением красочных подробностей, официальной же информации по этой теме нет. На самом деле все обстоит гораздо более скучно и неинтересно. В следственном изоляторе лесбийские отношения возникают и поддерживаются теми, кто уже ранее отбывал наказание в местах заключения, так называемыми «второходками», да и то далеко не многими. Но это отдельная тема. Между женщинами, впервые попавшими в тюрьму, такие отношения не возникают практически никогда, как бы это не разочаровывало любителей «клубнички». Есть нормальные женские отношения, основанные на необходимости общения, взаимной симпатии, доверии и доброте. Позже, когда зэчки, став осужденными, попадают в колонию, где находятся длительное время, простор для любви расширяется. Однако к следственному изолятору это отношения не имеет.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:30:58 | Сообщение # 4 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Женщина в тюрьме (продолжение)
У каждого человека в той или иной степени имеется потребность побыть одному, постоянное присутствие посторонних людей начинает раздражать. В тюремной камере эта потребность не может быть удовлетворена никогда. Это неминуемо вызывает нарастающую тревогу и раздражение. Когда напряжение достигает определенного уровня (а у женщин этот уровень невысок), возникают конфликты. Практически все они носят мелко-бытовой характер: кто-то сел на соседнюю кровать, кто-то взял без спроса чужую вещь, кто-то уронил чью-то миску...
Заканчиваются конфликты разговором на повышенных тонах, перебранкой, до драки дело доходит редко, но и при этом серьезные телесные повреждения не причиняются. Убийства в камере у женщин практически не совершаются, за последние полтора десятка лет вспоминается только одно, да и оно произошло у рецидивисток, лечившихся от психических заболеваний. Конфликты в основном продолжения не имеют и затухают так же быстро, как и появляются.
Если о возникшем конфликте станет известно администрации, то обязательно последует разбирательство. Виновная (а устанавливается это очень просто, все варианты конфликтов известны, нового в них ничего нет) может быть и наказана. Может быть, наказания и не последует, во всяком случае, предвзятости со стороны властей к зэчкам нет, поэтому расследование всегда ставит точку в конфликте.
Известно, что страсть к приобретению новой одежды у женщин неистребима. Тюрьма дает убедительное подтверждение этой истине. Здесь нет бутиков, шопов и базаров.
Казалось бы, новым вещам взяться неоткуда. Не тут-то было. Женщины постоянно обмениваются между собой вещами. Бывает, дорогую кофточку легко отдают взамен на дешевую, только бы обновить свой гардероб. Импортную косметику меняют на отечественную, лишь бы придать унылой жизни ощущение новизны. Через сотрудников и баланду (чаще так называют не тюремную похлебку, а осужденных из хозобслуги) обмен происходит и между камерами.
Когда одну из сокамерниц должны вывозить на судебное заседание, приготовление к этому событию напоминает подготовку к великому празднику. Все население камеры принимает самое живое участие в украшении подсудимой. Ей делают прическу, никто не жалеет для нее вещей и косметики. Ей же завтра на люди! Чувство сопереживания у женщин намного сильнее чувства собственности (с мужчинами стоит ли сравнивать?). Поэтому, если на экране телевизора в криминальной хронике мелькнет на скамье подсудимых женщина с ярким макияжем, модной прической и в «крутом прикиде», то не стоит думать, что ей в тюрьме хорошо живется. Просто, все лучшее, что было в камере, надето сейчас на ней.
Вряд ли можно уверенно говорить, что беда сплачивает. Наверное, сплачивает только общая беда, в тюрьме же у каждого беда своя. Но женское сочувствие проявляется постоянно, причем не только при обмене «тряпками». Перед судебным заседанием завтрашнюю подсудимую экзаменуют, диктуют ей заготовки ответов на возможные вопросы судьи и прокурора, подсказывают, основываясь на собственном опыте, как лучше себя повести в конкретной ситуации, подбадривают и поднимают настроение. Случается, чувство сопереживания и женская солидарность проявляются так же ярко, но в совершенно иной форме. В тюрьму, к большой грусти, не так уж редко попадают женщины, убившие своего ребенка. То, что такую в любой камере игнорируют и бойкотируют, относятся как к изгою и отщепенке - это полбеды, это объяснимо и
ожидаемо.
Но неминуемо происходит еще одно явление. По неписаной многолетней (а может быть многовековой) традиции, несколько женщин, улучив момент, зажимают детоубийцу в углу, который не просматривается из коридора, закрывают рот и с помощью бритвенного станка стригут наголо. Так как жертва обычно сопротивляется, то голова ее покрывается порезами.
Бывает, надзиратели успевают среагировать на подозрительную возню в камере и «отбить» несчастную, но все равно к этому времени несколько «дорожек» уже выбриты.
После этого у администрации возникает «головная боль» - куда посадить детоубийцу. В любой камере ее ждет одинаковый прием, разве только второй раз уже стричь не станут - нечего...
Сложно дать однозначную оценку этим жестоким действиям. Сотрудники тюрьмы в соответствии с законом наказывают участниц расправы, хотя вполне понимают мотивы их поведения...
...Проходит год-два, в тюрьму попадает очередная детоубийца, и неотвратимо этот мрачный ритуал повторяется.
...Тюремный быт почти по-спартански суров, что доставляет женщинам много неудобств. Горячей воды нет, ее не просто иногда нет, ее нет вообще. Даже кран с горячей водой отсутствует. Так как женщины обходиться без теплой воды не могут, то постоянно нагревают ее кипятильниками. Розеток в камере одна - две, к ним образуется очередь, и как в любой очереди, состоящей из женщин, в ней зачастую вспыхивают мелкие скандалы.
В душ выводят один раз в семь - десять дней, чаще не получается. Тюремный персонал легко приучает зэчек к этому невеселому факту, весело объясняя им, что «моется только тот, кому лень чесаться».
Бытовые условия и «дизайн» женских камер СИЗО значительно отличаются от «убранства» мужских. Администрация прилагает все усилия, чтобы в условиях клетки создать максимальный комфорт. У женщин нет ужасающей тесноты, печально известные тюремные нары давным-давно ушли в прошлое. Каждая арестованная имеет спальное место на двухъярусной, а иногда и обычной кровати.
Занавески на окнах немного скрывают тяжелые тюремные решетки, ремонт стен и потолка вполне удовлетворительный, причем это не только санитарная побелка, зачастую на стенах нарядные обои, на полу линолеум, потолок подвесной. Туалет всегда чистый, отгорожен от камеры и облицован плиткой. Всем известное отвратительное выражение «тюремная параша» абсолютно ни к месту.
Обстановка женских камер разительно изменилась за последние десять лет. Причина этого - внимание международных общественных и правозащитных организаций и, соответственно, внимание тюремного руководства.
Кроме этого, сами женщины всегда стараются облагородить свое жилище. Их не надо заставлять делать уборку, заправлять постель, протирать окно. Более того, в любых, самых убогих условиях, даже в карцере, женщина найдет способ хоть как-то «оживить»
обстановку.
Конечно же, не все женские камеры одинаковы. Если они расположены на нескольких этажах, то можно не сомневаться, что камеры третьего этажа будут заметно бедней камер первого. «Проверяющие» подниматься по лестницам не любят, поэтому внизу всегда расположены «потемкинские деревни». Впрочем, арестованные от этого только выигрывают. Если уж к приезду начальства сделали ремонт, то после его отъезда стены обдирать уже не станут.
Питание заключенных в тюрьме одинаково для всех независимо от пола. Если точнее - одинаково скудное. Нормы питания приблизительно соблюдаются только тогда, когда в СИЗО приезжает очередная комиссия. В баланде появляются ниточки мяса и пленка жира, хлеб выпекается из хорошей муки и становится похожим на настоящий. Баландершу - раздатчицу пищи - одевают в белый халат. Поэтому зэчки комиссии любят, но, к сожалению, они в тюрьму приезжают не каждый день.
Явное несоответствие реального рациона тому, который предусмотрен нормами, тюремные чиновники объясняют отсутствием финансирования. Может быть. А может и не быть. Вопрос спорный, так как о недостатке бюджетных средств говорят именно те, кто эти средства распределяет. Какой-либо системы независимого контроля, прозрачности и гласности не существует. Поэтому можно смело сомневаться в правдивости подобных заявлений. На бесполезные для дела поездки за рубеж и приобретение служебных иномарок деньги находятся, из-за неспособности накормить зэков еще ни один пенитенциарный генерал не застрелился.
Но зэчкам от этих сомнений не легче. Протянуть на тюремной пайке, не испортив желудок, очень проблематично. Выручают передачи, которые сейчас принимаются практически без ограничения веса. Плохо только, что далеко не у каждой заключенной есть родственники и друзья, способные регулярно их приносить. Поэтому женщины хоть и не мрут с голоду, но вынужденно следят за фигурой.
...Отношение администрации тюрьмы к заключенным женщинам в целом если не доброжелательное, то уж точно не враждебное. Они окружены гораздо более плотным вниманием, чем мужчины. Если в целом в тюрьме на одного сотрудника, который непосредственно влияет на заключенных - воспитывает, поощряет, наказывает - приходится до 100 зэков, то в женском корпусе на одну сотрудницу 50. Кроме того
женщины всегда «сидят» в одном месте, а не «ездят» по тюрьме, как мужчины. Поэтому женщин лучше знают, их хотя бы различают между собой. С ними часто общаются, их постоянно видят и слышат, об их прошлом и настоящем известно достаточно много. Это делает отношения между тюремщиками и заключенными более человечными. Иной раз, когда арестованная находится в тюрьме длительное время - полтора, два, три года - администрация настолько привыкает к ней, она гак прочно занимает свою нишу в общественных отношениях женского корпуса, что об ее «отъезде» в колонию откровенно сожалеют.
Бывает, на зэчек покрикивают, бывает, что при этом используется ненормативная лексика, но, все же, это только «бывает». Обычно с ними разговаривают спокойно, обращаются: «девочки», а если персонально, то по имени, реже - по фамилии.
Если у конкретной заключенной возникает какая-то проблема, то ее выслушают в тот же день, в крайнем случае - на следующий. Добиваться встречи с начальством днями и неделями, как это обстоит у мужчин, женщинам не приходится. Такое повышенное внимание, конечно же, нужно расценивать, как положительный фактор, однако есть в этом для зэчек и свой минус. Если мужчинам большинство мелких нарушений режима сходит с рук, ими просто некому и некогда заниматься, то проступки женщин практически никогда не остаются без реагирования. Стоит зэчке «повиснуть на решке» - это значит забраться на подоконник и выглядывать в окно через решетку (куда ж деться от извечного женского любопытства), и это заметит бдительная надзирательница - последует наказание: выговор, лишение передачи, а в случае системы нарушений - и карцер. Поэтому, женский карцер редко пустует, хотя «тяжесть» женских правонарушений намного меньше мужских.
Бьют ли женщин в тюрьме? - вопрос, наиболее привлекающий внимание общественности. Да. Бьют. Бывает это, правда, довольно редко, и вряд ли это можно считать правилом, скорее исключением.
В тюрьму в основном попадают далеко не ангелы. Иная зэчка - агрессивная, педагогически запущенная психопатичная наркоманка и клептоманка - просто не понимает другого воздействия, кроме палки. Своими истеричными выходками она «доводит» сотрудников до того, что те ей сгоряча и «отвешивают» несколько ударов резиновой палкой пониже спины. Когда подобное происходит на фоне таких «высоких» эмоций, зэчка всегда успокаивается и никогда не держит обиду на «воспитателей», очевидно понимая, что все прошло в рамках справедливости. По крайней мере, в рамках тюремной справедливости. Это хоть и незаконно, но вполне соответствует «золотому» правилу педагогики: наказывать не человека, а проступок. Такие наказания никогда не порождают жалоб и нисколько не портят отношений тюремщиков с зэчками. Но бывает и другой вариант телесных наказаний, гораздо менее безобидный. Это когда идеологическая норма «зэчек бить можно и нужно» исходит от руководителей тюрьмы. Во главе СИЗО далеко не всегда оказывается грамотный, думающий и морально чистоплотный человек. Иногда этот чудо-начальник в трех словах резолюции делает четыре грамматические ошибки, а связать фразу может только с помощью грязного сквернословия. Нравственное здоровье - на уровне «образованности» и «культуры». Тюремный персонал копирует такое поведение, во всяком случае, не может противодействовать ему - зависимость от руководства слишком велика. Поэтому зачастую, когда зэчку наказывают за какой-то проступок, водворяя в карцер, к законному наказанию прибавляется незаконное: в порыве холуйского энтузиазма ее ставят «на растяжку», уперев руками в стену, раздвинув ноги, и избивают палкой по ягодицам. Ладно бы, если это являлось реакцией на какой-то гадкий поступок со стороны арестованной. Случалось, что женщина терпела такие издевательства только за то, что на выборах президента она как будто проголосовала не за «того» кандидата. Картина такой экзекуции унизительна и мерзка. Прежде всего унизительна для тех, кто эту экзекуцию проводит или одобряет. Но, к сожалению, большинство тюремщиков этого унижения не ощущает. Коль начальству нравится - значит, все правильно. Самое печальное, что обида на вопиющую несправедливость не забывается никогда. После такой «педагогики» никакой последующий воспитательный процесс не будет иметь положительного результата. Можно не сомневаться, что человек, попавший в тюрьму плохим, выйдет из нее еще хуже.
...Отношения зэчек с арестантами противоположного пола заслуживают того, чтобы их описывать не в прозе, а в стихах. Невозможность физического контакта наполняет их нежной лирикой и неистребимым романтизмом.
В тюрьмах, да и на свободе «гуляют» побасенки о том, как где-то, когда-то зэки пробили дырку в стене (как вариант - сделали подкоп), и через нее «ходили в гости» к зэчкам. Можно допустить, что в многовековой истории тюрем такие случаи бывали. Но бывали так давно и так редко, что, наверное, их не стоит считать правдой. Это всего лишь легенды. Тюремщики в массе своей порядочные ротозеи, но не настолько бездарны и ленивы, чтобы позволить зэкам безнаказанно ломать стены и гулять по тюрьме. Бытует еще один вариант таких слухов. Это когда надзиратели за определенную мзду сводили в одном помещении парочку заключенных. Такое действие более правдоподобно, но и оно не может осуществляться постоянно. В тюрьме никакие секреты не держатся. Обо всем становится известно если не на следующий день, то через неделю-другую непременно. Поэтому факт тайного свидания обязательно и быстро будет выявлен, а его организаторы и участники наказаны.
Опытные заключенные рассказывают, что такие свидания (правильнее было бы называть их случкой) иногда предоставлялись солдатами внутренних войск при этапировании в спецвагоне, или как его называют зэки «Столыпине». Эта версия имеет право на жизнь, в вагоне во время движения какой-либо внешний контроль невозможен, значит, нельзя исключить факт «любви» в туалете (это единственное помещение, куда можно вывести «влюбленных»).
Но, все равно, перечисленные варианты настолько нетипичны для неволи, что вряд ли заслуживают обсуждения. Характерное для тюрьмы проявление любви иное. Это нелегальная переписка, перекрикивание и разговор «на пальцах». Перестукиваться через стену, вопреки общепринятому мнению, зэки не умеют.
По тюрьме постоянно разными путями движется огромное количество «ксив» и «маляв» - писем и записок. Немалая доля их - лирическая переписка. Бывает, она поддерживается между мужчиной и женщиной, знакомыми по свободе: мужем и женой, подельниками, любовниками, но обычно Ромео и Джульетта друг друга не знают и видят только издалека через решетку окна и сетку прогулочного двора. Видят редко, смутно и нечетко, однако это не является препятствием для любви с первого взгляда. Через баландеров выясняется, какая камера сейчас гуляет в конкретном дворе, и чуть позже по «зэковской почте» туда направляется любовное послание.
То, что такие письма пишутся всей камерой - неправда. Зэки - живые люди и не склонны выворачивать наизнанку душу перед случайными соседями. Могут быть один-два подсказчика, да и то они приглашаются для усиления литературных качеств текста. А вот полуграмотные, витиеватые шаблоны используются часто, их просто переписывают, вставляя вместо Маши Клаву и подписываясь своей кличкой, реже именем. Бывает, в одну камеру двум дамам сердца попадают совершенно одинаковые признания в любви, написанные разными воздыхателями.
Ответ обычно не заставляет ждать, и эпистолярный роман развивается по всем законам жанра, растягиваясь иногда на многие месяцы и возбуждая нешуточные страсти - признания, разочарования, упреки, ревность. В общем, все как по настоящему. Когда сотрудники тюрьмы изымают и читают любовные письма, это их почему-то не умиляет, и влюбленных наказывают. Но для настоящей любви, а зэчки, находясь в условиях жесткой изоляции и опасности, всегда верят, что их любовь настоящая, это непреграда. Наоборот, наказания возвышают любовь по переписке, придавая ей привкус страдания и жертвенности.
Время от времени визуальный контакт между влюбленными повторяется. В ожидании и предвкушении его женщины не просто выходят на прогулку, они выходят на свидание. Они наряжаются и ярко красятся, к прогулочным дворам движутся походкой моделей по подиуму, неспешно, нехотя, понимая, что сейчас находятся в центре мужского внимания, и растягивая время триумфа. Глаза «стреляют» по окнам мужских корпусов в надежде увидеть восторженный взгляд и услышать приветствие.
Так как в самом дворе трудно себя показать, слишком много поверх него напутано решеток и сеток, то именно движение от корпуса к дворам и обратно является самым важным элементом женской прогулки. Ради этой пары минут и устраивается спектакль. Оказавшись в тюрьме, арестанты умело приспосабливаются к ее условиям и учатся максимально полноценно жить в них. Одна из иллюстраций к сказанному - быстрое овладение навыками общения при помощи жестов. Никто не знает, насколько этот язык соответствует настоящей азбуке глухонемых, но для тюрьмы его вполне хватает. Зэчки, если им не препятствуют надзиратели, могут часами «висеть на решке» и упоенно «разговаривать» с поклонником. Преимуществом такого диалога является его непосредственность, а также то, что сотрудники в основном не понимают эту азбуку. Им ей учиться лень, они в ней потребности не испытывают. А те редкие тюремщики, которые могут читать «по пальцам», все равно делают это медленно и за разговором не успевают. Поэтому «на пальцах» передаются наиболее тонкие и интимные детали любовных отношений.
...Если женщина в тюрьме - явление уродливое, то еще более уродливым является нахождение в СИЗО несовершеннолетних девочек. Судьи очень неохотно принимают решения о содержании малолеток под стражей, но, бывает, иное решение принять просто невозможно, и маленькая преступница попадает «на нары».
Девочек-малолеток мало, и держать для них несколько камер невозможно, а содержать всех в одной нельзя - они могут «проходить» по одному уголовному делу, например. Малолетки всегда «сидят» со взрослыми, которых в тюрьме называют «мамочки». «Мамочек» подбирает администрация из женщин, привлекающихся за совершение не тяжких преступлений и положительно характеризующихся. Воровок, наркоманок и «правильных блатных» среди них не бывает, в основном это женщины с хорошей в прошлом репутацией, совершившие должностные или хозяйственные преступления. Насколько они справляются с такой специфической ролью воспитателей - большой вопрос. Случается, «борзые» малолетки так активно «пьют кровь» у мамочек, что те вынуждены проситься о переводе в другую камеру.
Тюремная администрация уделяет несовершеннолетним максимум внимания. С ними рядом воспитатель и психолог, их изучают, их поведение корректируют, с ними постоянно кто-то работает. Одна из камер переоборудована под учебный класс, куда приходят профессиональные учителя. Такое обучение, конечно, нельзя сравнить со школьным, но все же оно в какой-то мере компенсирует отставание в образовании и отвлекает от вынужденного безделья.
Питание малолеток предусмотрено более калорийным и разнообразным, чем взрослая пайка, но это далеко не всегда соблюдается - нет средств. Да и завезенные в тюрьму дефицитные продукты, такие как масло или творог, могут не попасть к подросткам. По цепочке склад-пищеблок-камера «летает» много «голодных чаек», которые охотно поедают детские пайки.
В тюрьму попадают в основном девочки-подростки из неблагополучных семей, педагогически запущенные и зачастую психически неуравновешенные. Нередко они ссорятся между собой по своим еще детским поводам. «Мамочки» их мирят, и поэтому до потасовки дело не доходит. Хотя бывает, что иную слишком неуживчивую девочку администрация переводит в «нормальную» взрослую камеру «на воспитание». Закон это запрещает, но практика показывает - польза стопроцентная. Там ее никогда не обижают, и оказавшись рядом с умными, опытными и жесткими зэчками, малолетка всегда занимает подчиненное положение и успокаивает свои подростковые амбиции. Копируя старших подруг по несчастью, несовершеннолетние активно включаются в тюремные романы: «гоняют ксивы» своим сверстникам и взрослым зэкам и часами «висят» на окне, перекрикиваясь, и с помощью пальцев оживленно общаясь с мужским населением тюрьмы. Беды от таких романов никакой, неокрепшие души при этом не травмируются. А вот польза налицо - волей-неволей приходится развивать навыки письма, сочинять текст и цитировать стихи.
...Самая печальная картина в СИЗО - это дети, родившиеся за решеткой или попавшие туда вслед за арестованной матерью. Эти маленькие люди содержатся в тюрьме, не успев совершить в своей жизни не только плохих, а вообще никаких поступков. Для точности необходимо сказать, что рожают зэчки не в тюрьме, а в обычном роддоме, просто рядом всегда присутствует конвой.
Если доброе отношение администрации к заключенным женщинам имеет оттенок показухи, так как вызвано не сердечностью, а необходимостью выполнять современные международные нормы их содержания, то отношение к матерям и детям по настоящему доброе.
Они окружены вниманием и заботой, им предоставляется самая чистая, светлая и теплая камера. Если зимой тепла не хватает - в камеру ставят электрообогреватель. Бытовые условия - на порядок выше, чем в обычных камерах. Детки и мамы находятся под постоянным медицинским контролем, им передают от родственников или покупают необходимые продукты, детские вещи и игрушки. Мамам предоставляют дополнительную прогулку, на которую они вывозят детей в колясках. Все почти как на свободе. Но тюрьма остается тюрьмой. В камере, где содержатся дети, так же, как и везде, делают обыски, мам время от времени уводят на допросы и свидания с адвокатом, передачи тщательно проверяются. Когда маму вывозят в суд, она старается взять ребенка с собой, чтобы «выдавить слезу» у судьи, хотя в камере содержится заключенная, выполняющая функции няни. Если в тюрьму приходит православный батюшка, он крестит новорожденных, но крестными родителями всегда оказываются люди в погонах. Идиллии в тюрьме не может быть в принципе, и иногда трогательная картинка «детского садика» делает неожиданные отвратительные гримасы. Тюрьма всегда найдет повод лишний раз продемонстрировать, что она - нравственная клоака общества. Дети, находящиеся за колючей проволокой, абсолютно невинны, чего не скажешь об их матерях. Они попадают сюда за совершение самых разных, иногда жестоких и отвратительных преступлений. Рождение ребенка, к сожалению, не всегда изменяет личность матери в лучшую сторону. В какой-то момент, смекнув, что ребенком можно умело спекулировать, что ее никогда не посадят в карцер, не лишат очередной передачи и уж, тем более, никогда не побьют, такая мама начинает «творить чудеса», нарушая режим направо и налево и откровенно издеваясь над сотрудниками. При этом ребенку она уделяет гораздо меньше внимания, чем своим нездоровым интересам. Беседы воспитательного характера успеха не имеют, предупреждения и угрозы игнорируются. Мучения тюремного персонала прекращаются только тогда, когда наконец-то при первой возможности маму с чадом этапируют в колонию.
Бывало, что содержание женщины с ребенком сталкивало администрацию с проблемой, от которой у неподготовленного человека волосы на голове встанут дыбом. Молодая незамужняя студентка, тайно родив, в тоске перед ханжеской моралью общества и от материальной безысходности, как петля затянувшейся на ее шее, выбросила младенца в мусорный бак. Увы, знакомая история. Благодаря случайным неравнодушным прохожим и врачам ребенок выжил, а его мать посадили. Но так как преступница не была лишена родительских прав (а это очень долгий процесс), то ребенка в соответствии с законом передали ей. Ото дико... но законно!
А теперь представьте себя на месте сотрудниц тюрьмы, которые в большинстве сами матери, опасающихся в любую минуту нового покушения мамаши на жизнь беспомощного дитя. К счастью и к чести персонала, подобное никогда не происходило. То ли неусыпный контроль действовал, то ли у несостоявшейся детоубийцы просыпался материнский инстинкт, но все заканчивалось относительно благополучно.
...Настоящим «украшением» тюрьмы являются второходки - рецидивистки. Слово «второходки» применяется только к женщинам, рецидивисты-мужчины называются «строгачами» или «особистами» - по устаревшим названиям режимов в колониях. Термин «второходки» - обобщающий, под это определение подпадают те, кто оказался в тюрьме во второй раз, и те, кто в седьмой.
Для второходок тюрьма - дом родной. У них совершенно отсутствует страх перед ней, они моментально адаптируются, едва попав в камеру, устраивают быт, знакомятся, радостно встречаются с бывшими сокамерницами, наметанным глазом изучают обстановку и особенности взаимоотношений между зэчками.
Чтобы разузнать все тюремные новости и изменения, происшедшие за пару лет своего отсутствия, второходке достаточно нескольких часов. Поэтому через день-два после «заезда на тюрьму» она себя чувствует как рыба в воде. Вроде и не уходила. Сотрудники женского корпуса встречают бывшую подопечную вполне приветливо, как старую знакомую - с человеком, которого давно знаешь, всегда легче работать. Отношения в камере между зэчками у второходок заметно отличаются от тех, кто находится в тюрьме впервые. Здесь всегда имеется жесткая иерархия, вершину которой уверенно и прочно занимают более опытные и авторитетные преступницы. (Слово «авторитет», часто используемое применительно к зэкам-мужчинам, к зэчкам никогда не применяется). Одна - две таких смотрящих, или как их еще иногда называют, рулихи (от мужского - руль) действительно «держат» камеру. Все остальные подчиняются им почти беспрекословно, опасаясь прямого конфликта - могут и побить.
Администрации такое положение вещей всегда на руку. Явного беспредела у второходок не бывает, женщины гораздо меньше мужчин склонны упиваться властью, а управлять населением камеры намного проще. Не нужно тратить время на общение с каждой зэчкой, «ковыряние» в ее проблемах, внушения ей каких-то истин. Достаточно поговорить со смотрящей, и нужная цель будет достигнута.
Второходки не только внутренне, но и внешне отличаются от тюремных новичков. Обычно это довольно молодые или моложавые «дамы» с резким прокуренным голосом и характерной «блатной» интонацией, возникающей от привычного легкого кривлянья при разговоре. Лексикон соответствует тюрьме, хотя, общаясь с сотрудниками, они стараются говорить «по-нормальному». Получается это не всегда, привычные слова и словосочетания все равно проскальзывают, особенно при волнении. Истеричные черты, присущие в какой-то мере всем женщинам, у рецидивисток получают активное развитие. Все они явные истерички и психопатки, в особенности, если на свободе увлекались наркотиками и алкоголем. Манеры их поведения довольно типичны, они развязны, дерзки и, как будто, уверены в себе. Во всяком случае, стараются произвести именно такое впечатление на окружающих.
Выглядят второходки всегда чуть старше своих лет, сказываются опасная блатная жизнь, нездоровые пристрастия и тяготы тюремного существования. Наиболее отличительная их черта - взгляд. Чуть исподлобья, быстрый, цепкий, внимательный, моментально «фотографирующий» объект, он всегда ускользает, уходит в сторону, стоит только перехватить его и попытаться заглянуть второходке в глаза. По этому взгляду люди, много контактировавшие с преступницами, - милиционеры, тюремщики - безошибочно распознают их на свободе. Впрочем, «встречное» узнавание тоже стопроцентное.
В тюрьму рецидивистки попадают, в основном, за кражи или наркотики. Какие-то нестандартные преступления они совершают редко. У многих из них есть дети, иногда уже взрослые, мужей почти никогда не бывает. Передачи от родственников они получают не часто, обычно их приносят пожилые нездоровые бедно одетые матери, измученные своей несчастливой долей. Зачастую приносить передачи просто некому, как это говорится на казенном языке: полезные социальные связи утрачены. Но голодом второходки не мучаются. По неписаным тюремным законам - понятиям камеры, где сидят первоходки, всегда хорошо снабжаемые продуктами питания, делятся с рецидивистками, используя для этого целый набор нелегальных каналов межкамерного общения.
Вот у кого развита лесбийская любовь, так это у второходок. Она носит характер не только физиологических контактов, но и психологических связей и социальных союзов. Партнерши практически всегда продолжают свои отношения в колонии и зачастую на свободе. Такая связь может длиться много лет.
«Заехав на тюрьму» и узнав, что в соседней камере находится ее бывшая «подруга», рецидивистка принимает все меры, чтобы оказаться рядом с ней. Так как переводы между камерами - «епархия» оперуполномоченного, приходится идти на сделку - «сдавать» подельников и приятелей, оставшихся на свободе и «сливать» информацию, полученную из бесед с сокамерницами. Подобное никогда не становиться нравственным препятствием для второходки, и «возлюбленные» оказываются вместе.
Непосредственные лесбийские контакты происходят не на глазах у всей камеры, для этого занавешивается угловая кровать или купе, хотя, естественно, звуки слышны всем. Некоторым зэчкам это не нравится (далеко не все из них поддерживают и одобряют такие отношения), но препятствовать акту они не смеют, так как тюремная мораль подобное поведение не осуждает. Администрация же на лесбийскую любовь смотрит сквозь пальцы, пусть занимаются на здоровье, лишь бы не бузили. «Зэковская почта» «работает» на удивление надежно, быстро и бесперебойно. Профессиональные преступницы (а, надо признать, что воровать и торговать наркотиками действительно профессиональное занятие этих людей) знают практически все о своих подругах, приятельницах и просто женщинах, с которыми приходилось сталкиваться в местах заключения. Находясь на свободе или в тюрьме, они прекрасно осведомлены о том, кто вышел замуж, кто сидит в какой колонии, кто недавно «откинулся» и кто скоро попадет за решетку вновь.
* * *
Если не вникать в суть явления, а просто наблюдать со стороны за женщинами в тюрьме, то выглядит это довольно забавно. Если же в суть вникнуть - становится страшно, особенно когда понимаешь, что пройдет немного времени, и на место этих зэчек придут другие, пока еще невинные...
...Лучше бы они сюда не попадали никогда.
Информация с другого ресурса
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:33:00 | Сообщение # 5 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Роды в тюрьме
Если вам довелось рожать в тюрьме, то вы получили исключительную возможность узнать массу таких подробностей, которые даже не снились другим женщинам: можно ли рожать в наручниках и присутствует ли при родах охрана; сколько времени роженица остается в роддоме и каким образом ее отвозят назад в изолятор; обыскивают ли младенца, когда он с матерью выезжает на суд; склоняют ли беременную к аборту; может ли мать воспитывать своего ребенка, если ей разрешили взять его в колонию, и многое, многое другое.
Беременные содержатся в общих камерах - душных, прокуренных, - кормят их той же самой пищей. В больницу роженицу обычно отвозят при первых схватках, если заключенные успевают сообщить об этом администрации. Везут в “автозаке” или на “скорой помощи”, но всегда под конвоем. В некоторых случаях рожающую женщину могут доставить и в наручниках. После родов содержащаяся в трудколонии женщина должна через два месяца приступить к работе. Ребенок остается в больнице положенное время – 5-6 дней, а потом, если он здоров, его возвращают матери. С этого момента, или чуть раньше, мать начинает жить в отдельной, приспособленной для таких случаев камере, в которой могут находиться только беременные или кормящие. Так написано в “Законе о содержании под стражей”. Но, как и многое другое, предусмотренное этим актом, чаще всего остается простой декларацией, благим намерением, из тех, которыми вымощена дорога…в ад.
Если у матери нет грудного молока, администрация помогает ей с искусственным питанием. Однако известен случай (это произошло в архангельском СИЗО), когда мать, потеряв молоко после падения с верхнего яруса, не могла добиться от администрации искусственного питания, и была вынуждена в течение двух недель кормить двухмесячного ребенка жеваным хлебом. Это вызвало бунт в тюрьме и тогда администрация была вынуждена изыскать средства для покупки молочных смесей.
Мать в СИЗО практически не разлучается с ребенком, ей некому его оставить, некому передать на время. Единственная возможность временного отдыха матери - это отправка ребенка в больницу.
По достижении ребенком трехлетнего возраста его разлучают с матерью. Никаких обычных на свободе социальных льгот и социального обеспечения беременные и женщины с детьми в заключении не имеют. В целом можно сказать, что положение женщин в СИЗО и трудколониях во многих отношениях оказывается хуже, чем у мужчин. Следствие - распад всей ткани нормальной жизни, т. е. распад семей, неумение обращаться с ребенком, распад отношений с детьми и т. д.
При выезде матери на суд ребенка могут подвергнуть обыску по той же причине. Сложности оперативной обстановки, по правде сказать, заключаются в межкамерных и межличностных связях подсудимых и подследственных. Иными словами, записку “мамочка” может передать, или еще чего. А такого быть не должно. Так уж повелось, что интересы следствия важней интересов ребенка. Хотя здравый смысл подсказывает, что неправильно это, что не может так быть, чтобы невинное дитя самые первые и самые важные месяцы и годы жизни провело …в аду. Даже если его мать и не ангел.
________________________________________________________________________
Условия содержания матерей с малолетними детьми в местах лишения свободы
Ст. 100 УИК:
1. В исправительных учреждениях, в которых отбывают наказание осужденные женщины, имеющие детей, могут организовываться дома ребенка. В домах ребенка исправительных учреждений обеспечиваются условия, необходимые для нормального проживания и развития детей. Осужденные женщины могут помещать в дома ребенка ИУ своих детей в возрасте до трех лет, общаться с ними в свободное от работы время без ограничения. Им может быть разрешено совместное проживание с детьми.
2. С согласия осужденных женщин их дети могут быть переданы родственникам или по решению органов опеки и попечительства иным лицам, либо по достижении детьми трехлетнего возраста направлены в соответствующие детские учреждения.
3. Если ребенку, содержащемуся в доме ребенка исправительного учреждения, исполнилось три года, а матери до окончания срока отбывания наказания осталось не более года, администрация ИУ может продлить время пребывания ребенка в доме ребенка до окончания срока отбывания наказания матерью.
4. Осужденные беременные женщины и осужденные кормящие матери могут получать дополнительно продовольственные посылки и передачи в количестве и ассортименте, определяемых медицинским заключением. Осужденные беременные женщины, осужденные женщины во время родов и в послеродовой период имеют право на специализированную помощь”.
Информация с другого ресурса
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:35:05 | Сообщение # 6 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Материнство в тюрьме
“Мамочки” или “мамки” - самая одиозная часть женского тюремного населения. О них говорят с легкой иронией, или даже совсем неодобрительно. Их считают тяжелой обузой пенитенциарной системы – ведь по закону они не обязаны работать, чтобы прокормится; их нельзя водворять в карцер или штрафной изолятор даже за серьезные провинности; их нельзя сковывать наручниками при этапировании; им нужны специальные камеры и особые условия.
Впрочем, все эти сложности служители закона легко обходят. К примеру, если “мамочку” нужно наказать, ее ребенка помещают в больницу, независимо от состояния здоровья, а ее, соответственно, в карцер - это в том случае, когда она находится в следственном изоляторе. А если она отбывает наказание в колонии, то и таких сложностей не возникает – ведь матери в исправительных заведениях живут отдельно от детей.
Основные упреки, обращенные в адрес матерей-заключенных можно сформулировать так: “Они прикрываются детьми”, или “Они рожают, чтобы облегчить себе условия”, “Дети им не нужны!”, “ Мамочки” - это не матери”, “Они бросают своих детей”.
Но если вдуматься в эти упреки, и даже допустить, что они справедливы в 90% случаев, то, почему-то, в голову приходят истории из обычной, “мирной” жизни, когда женщины рожают, чтобы привязать к себе мужа, или, даже, чтобы получить большую квартиру для семьи. Все это кажется сущей ерундой по сравнению с теми трудностями, с которыми женщина сталкивается в местах лишения свободы. То есть, материнство, как форма защитной реакции, гораздо уместнее и понятней именно в таких бесчеловечных условиях. Тем более, если эти условия созданы государством. Значит, оно, в определенной степени, и в ответе за причины и следствия тюремного материнства.
Тяжела жизнь за решеткой – тюрьмы переполнены, в них недокорм, туберкулез, отсутствие свежего воздуха и нормальной медицинской помощи. Но женщине вдвойне тяжелей – ко всему, у нее в организме происходят непрерывные циклические процессы, которые влияют на психику, вызывают взрывы эмоций, а то и беспричинной агрессии. Эти же процессы требуют дополнительных гигиенических условий, которые в наших тюрьмах не предусмотрены – часто в камерах нет горячей воды, не говоря уже о душе, гигиенические же принадлежности получают, в основном, те женщины, у которых есть родственники на воле, а таких немного. Законом выдача таких принадлежностей не предусмотрена – в этом можно усмотреть либо полное невежество законодателя, либо злой умысел. Вот и приходится рвать на тряпки собственную одежду, или тюремное добро – простыни, потрошить матрасы.
Существуют выезды за пределы изолятора - на суд или следственные действия, сопровождающиеся изощренными обысками, а в отдельных местах и обысками на гинекологическом кресле – трудно представить что-либо равное этому по степени унижения и антисанитарии. Контролеры с дубинками, “веселые ребята” с собаками, склоки и драки в переполненных камерах.…И все это длится месяцами, а порой и годами. На суд “мамочки” ездят чаще всего с детьми, ребенка непросто кому-нибудь оставить. Хотя были сообщения о том, что ребенка “можно оставить сокамернице по доверенности”, “медсестре”. По мнению некоторых, ребенка нередко берут в суд, рассчитывая на смягчение приговора.
В специализированном СИЗО для женщин, а у нас появились и такие учреждения, условия в таких камерах заметно лучше. Они живут по 8-12 взрослых, и, соответственно, детей, в камере, рассчитанной на 44 человека, на деле же – на 60-70 человек. Они гуляют два раза в день. Они могут готовить еду своим детям, укладывать их спать. Им выдают детское питание и даже памперсы. Но в камере нет дневного света – окна с внешней стороны закрыты “ресничками”, хотя это запрещено все тем же законом.
Теперь каждый легко представит себе состояние женщины, которая, узнав о своей беременности в изоляторе, не делает аборт, что тоже совсем не просто в тюремных условиях, а начинает ждать ребенка, о котором думает, как о своем спасителе. Ей трудно, очень трудно – почти всю беременность женщины живут в “общаках” – в общих камерах, в которых порой одновременно находятся до 70-80 человек одновременно, гуляют вместе со всеми по часу в день, а остальное время дышат воздухом, в котором нет кислорода. Питание чуть лучше, чем у других, но это почти нельзя серьезно принимать в расчет. Однако теперь с ней уже не смеют обращаться, как с бессловесной скотиной – это значит, что она получила, наконец, права и привилегии, дарованные ей законом и конституцией.
Совсем уже за пределами здравого смысла находится практика осуществления материнства в исправительных учреждениях. Матери не в состоянии реализовать законом им данное право воспитывать детей по месту отбывания наказания, потому что им не разрешено жить вместе с детьми. Кто и когда решил разделить их локальными зонами, построить детское учреждение в пенитенциарном учреждении, и лукаво назвать его Домом матери и ребенка? В нем нет места для матери. Поэтому назвать его можно только домом ребенка, а так называются детские дома для грудных и малолетних сирот.
Большинство матерей могут приходить сюда два раза в день, чтобы вывести своего малыша на прогулку. И это все. Исключение составляют кормящие, но, по мнению детских тюремных врачей, кормят матери здесь не долго, 2-3 месяца, а то и сразу без молока. Да это и не удивительно – стрессы. Причем, чем больше “мамочка” печется о ребенке – тем хуже ее дела. Только те матери, чьи дети долго и тяжело болеют, так, что их нельзя держать с другими детьми, получают редкостную возможность жить вместе со своим младенцем, заботиться о нем, кормить, пеленать, укладывать спать и просыпаться ночью, чтобы убедиться, что ему тепло и удобно.
Интересно организован и адаптационный период по прибытию матери с малышом в колонию. Их разделяют на три-четыре недели якобы для карантина, но на деле, чтобы отучить ребенка от матери, с которой он был неразлучен с самого рождения.
В настоящее время в наших местах лишения свободы содержится более 700 беременных женщин и матерей с детьми до 3-х лет. Это чуть больше 1% всех женщин-заключенных, и около 0,05% всего тюремного населения России. Кажется, что их немного, но это более чем в три раза больше количества всех женщин-заключенных в Норвегии, или равно тюремному женскому населению Польши. 20% этих женщин находится в следственных изоляторах, еще 30% - осуждено на срок от 3 до 4 лет, более 20 – на срок от 5 до 7 лет – это значит, что ребенок, достигший 3-х лет, будет отправлен в детский дом или к родственникам, а мать останется досиживать срок, если не получит условно-досрочного освобождения. Более 45% из них - осуждены за кражу; 20% - за разбой и грабеж, 15% -по статье 228, связанной с наркотиками; 14,2% - за убийство, в том числе и за превышение мер необходимой защиты; 4% - за нанесение тяжких телесных повреждений.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:35:37 | Сообщение # 7 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Женщина в тюрьме - кто она?
Женская преступность по своему характеру заметно отличается от мужской. Женщины гораздо реже совершают преступления ради наживы. Грабежи, разбои, убийства с целью завладением чужим имуществом - не женские преступления. А вот грубо насильственные действия бытового характера: убийства на почве ревности, мести, тяжкие телесные повреждения - типично «женская доля» в уголовной статистике.
По мнению психологов и криминалистов, это явление, казалось бы, противоречащее женской природе, имеет объяснение. Женщины отнюдь не предрасположены к садизму и крайней жестокости. Просто они очень эмоциональны, и зачастую их разум оказывается неспособным управлять сильными и яркими отрицательными чувствами: гневом, ревностью, смертельной обидой. В результате жертвами женского насилия становятся, как правило, их близкие люди: неверные мужья и любовники, любовницы мужей, садисты-отцы, домашние тираны-сожители...
Но, совершив преступление «в порыве страсти», женщины в дальнейшем проявляют удивительные последовательность и жесткость. В отличие от преступников-мужчин представительницы слабого пола не бросаются лить слезы, каяться и рвать на себе волосы. Даже зная о перспективе сурового наказания, женщины-убийцы в большинстве случаев считают, что поступили правильно.
Взаимоотношения между зэчками в каждой камере складываются по-разному, в зависимости от специфики подобравшейся «публики», но в целом нейтрально и бесконфликтно. В отличие от мужских камер, где постоянно происходит борьба за лидерство (эта борьба всегда подлая, а иногда и беспощадная), у женщин обстановка гораздо спокойнее. Обычно в коллективе имеется одна смотрящая, которая «держит камеру».
Впрочем, выражение «держать камеру» не совсем точно, по сути, оно гораздо менее грозно, чем по звучанию. Просто смотрящая следит за порядком, контролирует очередность и качество уборки, аккуратность в быту и соблюдение мирных взаимоотношений.
Люди, неопытные в отношении тюремной действительности (к счастью, опытных в этом вопросе не так много), иногда в разговорах затрагивают тему лесбийской любви в среде заключенных. Обычно такие обсуждения сопровождаются перечислением красочных подробностей, официальной же информации по этой теме нет.
На самом деле все обстоит гораздо более скучно и неинтересно. В следственном изоляторе лесбийские отношения возникают и поддерживаются теми, кто уже ранее отбывал наказание в местах заключения, так называемых второходок, да и то далеко не у многих.
Между женщинами, впервые попавшими в тюрьму, такие отношения не возникают практически никогда, как бы это ни разочаровывало любителей клубнички. Есть нормальные женские отношения, основанные на необходимости общения, взаимной симпатии, доверии и доброте.
Известно, что страсть к приобретению новой одежды у женщин неистребима. Тюрьма дает убедительное подтверждение этой истине. Здесь нет бутиков, шопов и базаров. Казалось бы, новым вещам взяться неоткуда. Не тут-то было. Женщины постоянно обмениваются между собой вещами.
Бывает, дорогую кофточку легко отдают взамен на дешевую, только бы обновить свой гардероб. Импортную косметику меняют на отечественную, лишь бы придать унылой жизни ощущение новизны. Через сотрудников и баланду обмен происходит и между камерами. Женская природа оказывается сильнее страха, наказаний и суровых тюремных законов.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:36:15 | Сообщение # 8 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Тюрьма - женского рода
В настоящее время в тюрьмах и колониях России (35 женских колоний) содержится около 60 тыс. женщин, что составляет более 5% тюремного населения. Всего в России проживает 78, 6 млн. женщин, что составляет 53,1 % всего населения. На 100 тыс. населения приходится примерно 40 женщин, лишенных свободы. Подавляющее большинство осужденных женщин отбывает наказание вдалеке от дома (в отличие от мужчин, колонии для которых есть практически в каждой области). В исправительных учреждениях России содержатся около 1300 несовершеннолетних девушек (они содержатся в трех воспитательных колониях), что составляет более 6,2% от общего количества несовершеннолетних и около 2% от количества женского тюремного населения. Кроме того, в России существуют две колонии строгого режима для опасных рецидивисток. Одна из них находится в г. Березняки (Пермская область), другая - в пос. Шахово, Орловской области.
В российских следственных изоляторах (СИЗО) содержатся около 20 тысяч женщин. Известно о существовании трех новых женских СИЗО - в Екатеринбурге, Москве и в Санкт-Петербурге. Все остальные СИЗО смешанные: в них содержатся преимущественно мужчины, но есть и камеры для женщин.
Условия жизни в исправительных учреждениях, созданы без учета психологических, физиологических и других особенностей женского существа. Будучи изолированы от общества, проживая в огромных дортуарах, где помещается от 70 до 100 человек, часто не имея никакой финансовой или моральной поддержки извне, женщины полностью теряют социальную адаптацию; страдает их волевая сфера, способность приспособится к условиям жизни на воле.
Удаленность от дома намного уменьшает и без того малое число разрешенных свиданий с мужем, с детьми, родными (не каждому по силам и по средствам ехать для свидания так далеко), дополнительно разрывает и так нарушенные арестом семейные связи. Лишение свободы переносится женщинами мучительнее, чем мужчинами. Санитарно-гигиенические условия не учитывают особенности женской физиологии - повсеместно отмечается отсутствие или недостаток элементарных средств гигиены, минимальных жизненных удобств, достаточного количества одежды и белья, невозможность нормальной стирки и т. п.
Психологически трудны для женщин многие требования режима: единая форма одежды, необходимость ходить строем, отсутствие личных вещей (кроме зафиксированных в перечне, который у женщин почти совпадает с мужским) и т. п. Женщина подчинена тем же режимным требованиям, что и мужчина, - то же число положенных свиданий, посылок, тот же труд на всех (за редкими исключениями) видах работ, те же наказания, вплоть до ШИЗО.
Их дети, повторяя судьбу матерей, воспитываются у родственников или в детских домах. Даже те из них, кто способен заботится о ребенке, часто не имеют для этого реальной возможности - в колониях, приспособленных к проживанию матерей с детьми до трех лет, матери вынуждены жить отдельно от детей, содержащихся в детских домах, расположенных в изолированных локальных зонах. Единственная родительская функция у таких мам - прогулка с ребенком в течении часа-двух в день. Если в доме матери и ребенка (ДМР) или в самой колонии объявлен карантин - мать отчуждается от ребенка на длительный срок, в иных случаях на месяц и более.
Результатом отбытия наказания становится рецидивная преступность, причем даже те женщины, которые попали в места лишения свободы в зрелом возрасте и имели до этого хорошую социальную адаптацию, после 3-4 летнего пребывания в условиях изоляции (а это средний срок наказания для женщин) теряют социальные связи, лишаются нормального социального окружения, получают сильнейшую психологическую деформацию - все это мешает им найти свое место в обществе и, в результате, приводит назад на тюремную койку. Указанное вовсе не означает, что все женщины попавшие в места лишения свободы - отбросы общества, хотя общество, безусловно, отворачивается от них, - многие из этих женщин по-настоящему даровиты, среди них есть талантливые поэтессы, художницы, мастерицы на все руки.
Из тюремных образчиков устойчивых стереотипов годится такой: многие женщины, попавшие в места лишения свободы и пробывшие там определенное время – свой срок, например (а сроки у женщин совсем не малые – средний - 3,5 года - дольше, чем у мужчин, между прочим) привыкают жить при тюремном режиме, и чувствуют себя в тюрьме себя гораздо удобнее, чем на воле. Не любят ее, окаянную, но на свободе им еще тяжелей. Вот они и возвращаются в нее, чуть только вышли.
Безусловно, система исполнения наказания нуждается в реформировании, в более ясной формулировке целей и задач системы, в которых должна быть учтена необходимость социальной адаптации человека, без которой невозможен его возврат в общество, потребность в принятии самостоятельных решений, возможность правильно решать сложные житейские проблемы.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:37:43 | Сообщение # 9 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Информация с другого ресурса:
мурена пишет:
Женские зоны - это гораздо жестче, чем мужские. Думаю, со мной согласятся. Можно книгу целую написать, постараюсь изложить суть вкратце.
Уже одно то, что с некоторых пор в женских зонах нет разделения на режимы, вносит достаточно сумбура. Когда был строгий - там было всё проще и понятней.
Понятий, как таковых, нет. То есть, у каждой они свои. Разделения на касты - присутствуют, но не так четко обозначены и ярко выражены.Сейчас как-то всё лояльней, чем раньше. К убийце ребенка уже нет такого категоричного отношения, на мой взгляд, - к сожалению. На сук, в основном, закрывают глаза.
Александр пишет:
А можно поподробне про касты?
мурена пишет:
Есть черти, но они везде есть, и на свободе тоже. Есть прихваты - это те, кто зарабатывает на существование тем, что убирает за тобой. Хотя за собой убрать, в принципе, тоже не западло.Женская любовь не считается чем-то из ряда вон выходящим. Совсем не так, как у вас, я так думаю.извини, но из песни слов не выкинешь. И ебаться, и ебать - не западло.
Александр пишет:
Это ты про женскую любовь?
мурена пишет:
Да, то был пост про женскую любовь
Александр пишет:
Ну а старшие есть? Или авторитеты какие?
мурена пишет:
Женские зоны, в большинстве своем, - красные, как пожарные машины. И ломать их некому. Вот в чем беда.Есть, конечно, люди, прошедшие многое и правильно видящие всё. Но нельзя сказать, чтобы их слово пользовалось непререкаемым авторитетом.
Александр пишет:
Ну отрицалы то хоть есть?
мурена пишет:
Рулит, чаще всего, бригадир отряда, которого ставят мусора.Конечно, есть и отрицалы. Большую часть срока проводящие в шизо и сус.
Александр пишет:
А с режимом как? Какой примерно распорядок дня?
мурена пишет:
Подъем-проверка-фабрика,если отряд рабочий,-проверка-отбой. Личное время-2 часа до отбоя. Продовольственную программу в расчет не беру.
Александр пишет:
А если нерабочий отряд?
мурена пишет:
Если не рабочий отряд, то кто на что способен. Участие в секциях не считается чем-то зазорным. Уж точно-не в карты играют.
Александр пишет:
А когда приходят с зтапа,карантины есть и распределение?
мурена пишет:
Конечно, карантин и распределение, как и везде. На шахово одно время на карантине надо было экзамен сдать на знание правил внутреннего распорядка. Иначе в зону не поднимали.
мурена пишет:
Телефонов нет, деньги не в ходу. Покупается и продается все за насущное - чай, курить.
Александр пишет:
Барыги есть? Или макли между собой?
мурена пишет:
В основном - барыги, а в зеленокумске даже рынок одно время был. Сами торговали, чтоб барыгам не платить. Шапито, короче.
Александр пишет:
Это если не сдал экзамен,то остаешься в карантине или в шизо переводят?
мурена пишет:
С третьего раза переводили в шизо. А так бы карантин нужен был резиновый.
Александр пишет:
Да ничего не скажешь!А как по поводу УДО и поселения?
мурена пишет:
На поселок смысла нет уходить, там та же песня. С удо проще, чем у мужчин. В том плане, что если есть деньги - уйдешь с любой статьей. Даже с действующим нарушением. Собственный опыт.
Александр пишет:
А если без денег по удо возожно уйти без проблем?
мурена пишет:
Да, сейчас уже полегче. В тех лагерях, о которых я знаю - уйдешь без проблем, если статья не за наркотики.
Александр пишет:
Сейчас говорят многие в зоне сидят за наркотики?
мурена пишет:
Сейчас за наркотики сидят процентов 80. Теперь это называется народной статьей.
Александр пишет:
Кстати как насчет шизо,пкт?
мурена пишет:
В пкт редко кто попадает, не особо практикуется. Шизо и сус. В шизо попадаешь с третьего нарушения. На азове выговор дают за конфету в кармане. Сама не верила.
Александр пишет:
А фабрика как я понимаю в основном швейка?
Александр пишет:
Да,а были ли амнистии в твоей жизни и как они проходили и кого касались?
мурена пишет:
Фабрика - швейка, пропилен, сетка. Амнистия коснулась раз, в 2001-м, тогда всем женщинам и малолеткам, даже с особо тяжкими статьями, по году снимали.
Александр пишет:
А как на сизо,беспредела не бывает в женских камерах?А как пояснить определение терминов: "кабёл" и "каблиха",ну еще "ковырялка".
Поясни если сможешь?
мурена пишет:
До недавнего времени было так, что за хатой первоходок смотрела многократка, поэтому было все ровненько. А сейчас у них такое творится, что шкура дыбом...Кобел-активный, ковырялка-пассивная. Коблиха - синоним слова 'кобел'.
Александр пишет:
Ясно.А как с шизо,пкт?
мурена пишет:
К слову о беспределе у первоходок: месяц назад там объявили крысой женщину предпенсионного возраста за то, что она прикурила от спичек, лежавших на общаке.В тюрьме же карцер, а не шизо. Нет, женщин сейчас очень редко в карцера сажают. Лет 10 назад - вот это было жестко. Убивали. Сейчас мусора нас не бьют. Евростандарт.
Александр пишет:
А к ментам как обрещаетесь? Гражданин начальник или по имени отчеству?
мурена пишет:
Маленькая поправка: гражданка начальница. Из мужчин только хозяин и дпнк. По имени-отчеству тоже можно. Чаще всего называют по отчеству, без имени.
Александр пишет:
Ясно.А к хозобслуге в СИЗО,как относятся?
мурена пишет:
С одной стороны, не особо позитивно, но и чтоб осуждалось - так тоже не скажешь. Их не любят, но мало кто отказывается, если предложат.
Александр пишет:
А кто работает сейчас на фобрике,для них есть какие то нормы?
мурена пишет:
Да, и нормы такие, что когда потом на воле устраиваются на швейку работать- им премии платят за переработку.
Александр пишет:
А в азартные игры какие играете под интерес?
мурена пишет:
Невыполнение нормы - шизо, если хотя бы пару месяцев уже работаешь.Нарды, реже-карты. Интерес-насущное, реже-кайфы, косметика, к примеру.
Александр пишет:
А вот как ты посаветуешь вести себя первоходке в ИВС,СИЗО и ЗОНЕ ?
мурена пишет:
Ой, ну для начала я посоветую вообще не попадать. А в остальном - быть внимательней, анализировать любую ситуацию, не афишировать свои недостатки и бороться с ними.Самое главное - сохранить свой внутренний мир, в который никому нет доступа, даже самым, казалось бы, близким.
БЛАНДИН пишет:
ЗДРАВСТВУЙТЕ , не смог удержатся , не вытянуть пост . в первые встречаю девушку , которой нравится тертс , уважаю . . . . . . . . . . . . . . . . . скажите пожалуто , что за форма одежды в женских лагерях . ? можно ли ходить в спортивном костюме?
мурена пишет:
В спортивном костюме можно, только по бараку, и если он без лампасов. Зимняя форма-юбка и пиджак, летняя - платье. Покрой 30-х годов, но многие перешивают.Обувь, везде, где знаю, можно вольную. Лишь бы без 'наворотов' была. О туфлях и сапогах на шпильке приходится забыть до освобождения...
БЛАНДИН пишет:
так то я не смог бы представить себе , женские ноги в керзовых сапогах . скажите , я вот слышал что в общем женских лагерях нету сплоченности . как то все сами по себе живут по принципу , мая хата с краю ни чего не знаю . неужели Это правда ?
мурена пишет:
Сплоченность возникает при каких-то экстремальных ситуациях. В остальное время ее как бы и нет. Приведу пару примеров. Сидела в лагере на границе с чечней. Русских было человек 50, жили разрозненно. Остальные человек 600-различные народы кавказа, объединенные в землячества.Началось с того, что одну молодую девчонку чечня начала гасить только за то, что она единственная русская на весь отряд. Эта девчонка рассказала об этом другой. К вечеру знали все.С вечерней проверки шли и не сговариваясь, в сторону отходили все русские, собрались толпой, выхватили этих взлетевших вместе с их землячеством...Драка была из серии 'стенка на стенку', били их так, что чеченская диаспора, не выдержав, побежала в дпнк защиты искать.А дежурный оказался ветераном боевых действий в той же чечне, закрыл глаза на режим и не стал наших в шизо сажать, для вида предупредил чтоб не трогали, и всё.Чечня после этого поутихла. Вот такой редкий пример нац.сплоченности, когда даже субординация не повлияла, и мусор стал на сторону зеков вопреки всему.Еще один случай был, когда, не побоявшись, что вменят дезорганизацию, девчонки собрались толпой и пошли просить, чтоб одну из нас в шизо не закрывали.Мелочь, но для женской зоны существенная. Так что, сплоченность есть, просто она спрятана глубоко и проявляется редко. Вот так примерно.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:38:53 | Сообщение # 10 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| " Мамки " или "мамочки "...... в тюрьме.
У этого малыша нет красивого кружевного одеяльца, нет красивой голубой или розовой ленты. У него есть тюремное "имущество ", перевязанное веревкой . И все это потому, что он родился в тюрьме.
Это очень тяжелая обуза для пенитенциарной системы : будущие и настоящие мамочки, отбывающие срок в тюрьме.
Тюрьмы иногда называют "ад на земле ". Так , возможно ли,материнство в "аду " ? Оно возможно, но в каких условиях оно протекает ?
Тяжела жизнь за решеткой : тюрьмы переполнены, в них недокорм, туберкулез.отсутствие свежего воздуха и медицинской помощи. Еще существуют выезды за пределы изолятора - в суд,на следственные действия. Перед выездом проходит обыск, а в некоторых местах обыск проходит на гинекологическом кресле. Что может быть унизительнее ? При этом присутствуют контролеры, в основном, женщины, но все же картина не для слабонервных. Все это длится годами.Женщине вдвойне,нет, втройне тяжело отбывать срок в связи стем, что она жен- щи- на ! Для нее нужны дополнительные гигиенические условия, которых в большинстве тюрем нет. Хорошо, если есть родственники, не забывшие про заключенную. Они и передают все нужное. Если родичей нет, в ход идет своя собственная одежда или тюремное "добро " : простыни, внутренности матрасов.
И вот теперь, узнав о беременности,будет ли женщина избавляться от ребенка или ждать его ? Она будет ждать его, подсчитывать недели. месяцы, чтобы вырваться из камеры, где порою от 40 до......человек. Согласно инструкциям УФСИНа женщина считается беременной только тогда. когда плоду будет 20 недель. Тогда она начинает получать дополнительное питание :кусочек маргарина, молоко из порошка. Почти всю беременность женщины живут в "общаках", гуляют на прогулках со всеми, хотя в камерах воздуха не хватает. Но она уже живет по "другим правилам " В большинствах тюрем нет роддомов (кроме Матросской Тишины ), поэтому рожать их везут в " вольные "больницы, но с ними все время находится контролер. После родов роженица должна через два месяца приступить к работе. Видит заключенная своего ребенка только во время грудного вскармливания, и есть еще ежедневное свидание с ребенком (1-2 часа, где как ) Никаких специальных льгот женщина - роженица не имеет.
Дети - самое страшное и ужасное в любой женской тюрьме и на зоне. За высоким забором в СИЗО есть детская площадка. Там прогуливаются мамочки. Сидят они вместе с детьми (дети до 3 лет ) отдельно от остальных. Есть в некоторых тюрьмах, в детских комнатах, эл. плитки, памперсы, игрушки, что передали родственники. Но....эти дети не знают. что такое свобода. Рожали их под "конвоем", и живут они под "конвоем ".
За что сидят женщины ? Лет 15 назад сажали их по "валютным статьям ", за спекуляцию, тунеядство. Сейчас - наркотики. крупные взятки, убийство, покушение на жизнь, грабеж...... При женских колониях 10 домов ребенка. . Малыши остаются с матерью до 3 лет. Если мама не освобождается. то ребенка отправляют в дет. дом, а если срок заканчивается, то уезжает вместе с матерью. После 3 лет малыша могут забрать родственники. Но редко родня берет ребенка.. Он уезжает в дом ребенка. а потом детдом. Не всегда мать спешит взять его после отсидки . Выходя из тюрьмы ,женщина зачастую не имеет жилья. на работу ее не берут , денег нет. " Поколобродив " на воле месяц - другой и совершив очередной " проступок" . она возвращается в тюрьму. где всегда, хоть скромно, но накормят, есть "кровать "- все привычно, все свои. Вот еще причина, почему в детских домах есть сироты при живых матерях.
Сейчас , по данным, женщин в тюрьмах около 60 000. Но это так много. что сюда войдет "тюремное население " 2-3 маленьких стран. Тюрем много : Центральный округ. Приволжский округ.Уральский, Северо - Западный. Сибирский, Южный. Это только округа, а в каждом округе от 12 до 18 тюрем. Тюрьма "ломает " женщину глубже и страшнее , чем мужчин. Без "ручек ",конечно , не обходится. Проблема в том, что тебе самой с собой трудно справиться : нужно сдерживать свои эмоции. неприязнь. Все 24 часа ты не можешь побыть ни секунды одна.. Так изо дня в день !
А как там ? Где нас нет.... за рубежом? Англия . Женская тюрьма"Холуэй", недалеко от центра Лондона. На стенах картины, свободно ходят по территории тюрьмы. Многие учатся , или изьявляют желание работать ( рисовать , шить, ухаживать за цветами, учатся готовить... ). В библиотеке много книг, есть и на русском языке. В детских комнатах много игрушек. мамы гуляют с детьми почти все время. Есть камеры смертников. Полы затянуты ковровым покрытием. Для чего ? Отвечают :так человек - смертник, пусть поживет в нормальных условиях ! .. Германия. Дети тоже с матерями находятся в тюрьме до трех лет. Конечно . условия намного лучше. Не буду касаться тюрем Египта.. там вдвойне "ад "
В некоторых тюрьмах есть школы по подготовке к освобождению, где читают лекции, проводят тренинги, индивидуальные беседы. Есть все . чтобы научить женщину без боязни войти в новый - старый мир (Чувашия. г .Козловка ).
Пятница . Newsland. Президент Д Медведев внесет в Госдуму законопроект, предусматривающий либерализацию уголовного законодательства..... .. предполагаемые изменения коснутся и тюрем...... на 1/ 3 "разгрузить " колонии. Разумеется , это не коснется тех. кто совершил "тяжкое ".
Возможно, скоро мамочки и мамки придут и будут налаживать свою новую жизнь.
Что воля..... что неволя ...
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:41:00 | Сообщение # 11 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| История,реальнее не бывает....
Саше Белоус сейчас 27 лет. Почти четыре года она сидит в тюрьме по самой любимой статье, прилагаемой для бизнесменов и бизнесвумен: ст. 159, часть 4 : мошенничество в особо крупных размерах. Под эту статью подпадают любые бизнес-заработки свыше 1 млн рублей. Саша Белоус вместе с сестрой Ириной занимались туристическим бизнесом. Имели офис на Остоженке. Крышевали их, как и положено, менты. Менты подняли ставки – сестры не смогли платить. Обе сели. Не берусь судить о наполнении их уголовного дела: на суде не была, да и не об этом речь. Две молодые девчонки, у одной из них – дочь, сели в тюрьму. Причем арестовали их обеих в день рождения младшей сестры, Саши, прямо в ресторане… Поймали бандиток. С телекамерами, при гостях и родственниках, да с показом по телевизору на всю страну – задолго до суда…
Сашину сестру зовут Ирина, дочку Ирины зовут Анечка. Сидят и Саша, и Ирина. Я сначала хотела изменить имена, хотя об этом никто и не просил. А потом оставила: из-за мужчины, из-за бывшего уже мужа Саши, Алексея, и из-за общего их друга Сергея, хорошего, похоже, человека. Не только бабы – жены арестованных – бывают подлы. Арестантки говорят, что мужики линяют гораздо быстрее…
Отец сестер не пережил суда и ареста. Он умер. Мужья отказались от них. У них теперь есть мама и Анечка. Анечка одной дочь, другой племянница. Саша первое время сидела с несовершеннолетними и была их воспитательницей. Еще раз: автору письма 27 лет, из них четыре года она сидит в тюрьме, обеим сестрам дали по шесть с половиной лет. Что ж такого страшного мог сделать человек в 23 года по 159-й "бизнесовой"? – не убил ведь никого, не покалечил (со мной в Бутырке в очереди стояла женщина: ее муж покалечил пасынка, дали 10 месяцев).
Вот ее письмо из .ИЗ-77/6, это женская тюрьма на Шоссейной. Автор письма, Саша, окончила экономфак МГУ, знает два языка, и, в общем, только начала жить. Письмо прошло цензуру следственного изолятора. Там кое-что вычеркнуто и замарано – не разобрать.
Здравствуйте, дорогая Татьяна Николаевна!(Уточню:это мама Яны Яковлевой, тоже бывшей заключенной по "делу химиков")
Получила от Вас на прошлой неделе письмо, которое стало для меня настоящим подарком. Я сразу узнала Тициана, теперь он висит у меня на работе. Спасибо за такой чудесный подарок. Извините, что долго не писала. Времени действительно не хватает, но при желании можно выкроить. Я недавно написала письмо домой, на которое ушло два обеда. Еще одна причина моего молчания – это абсолютная оторванность от внешнего мира. И чем дольше я здесь нахожусь, тем сильнее это ощущаю. В голове пустота. Я собираюсь писать письмо, а писать не о чем. Рассказывать о том, где я сейчас, никакого желания нет, а другого тоже нет.
После моего суда я уже сменила три рабочих участка. В феврале я работала в прачечной, в марте была дежурной по коридору, сейчас я опять работаю в магазине. Работы много, ухожу в 7 утра, прихожу в 10 вечера. Но уже нет усталости, улыбаюсь, смеюсь. У меня хорошие отношения в отряде. Хотя понимаю, что улыбаюсь только для того, чтобы не сорваться. Каждый день искусственно создаю себе хорошее настроение. Просыпаюсь, и заставляю себя думать, что все сегодня будет хорошо. Каждый день борьба. Спать не хочу, хотя сплю мало. Не считаю дни, не замечаю времени. Нет, аморфного состояния тоже нет: просто все неинтересно, одинаково. Старого уже не помню, а нового нет ничего. Как будто все остановилось вокруг: день сурка.
Конечно, нарушают все это периодические звонки маме и свидания. Мама ждет, держится. Я об этом стараюсь даже и не думать, поскольку очень болезненно дается любая мысль о маме. И об отце, которого уже никогда больше не увижу. О том, как все это долго длится. Стараюсь не думать об этом, живу тем, что вокруг, не даю ни на минуту себе расслабиться. В марте на свидание приходил Сергей. Помните, я писала Вам, что он мой друг? Он ни с того, ни с сего вдруг начал рассказывать мне про Алексея, что очень меня разозлило. Я резко его прервала, сказала, что все это прошлое и мне неинтересно. Конечно, солгала. Не могу смириться с тем, что Алексей женился, что в прошлом году у него родился ребенок. Это так, потому что нет другого, потому что я застряла в прошлом… Любой разговор о нем вызывает у меня агрессию. Так и в разговоре с Сергеем получилось. Сергей сказал, что я зря делаю поспешные выводы, и что сначала нужно выйти, а потом решать, что мне нужно, а что нет. А вот я так не думаю.
Сейчас я в ожидании УДО (условно-досрочное освобождение) Ирины. Она идет на комиссию в мае. Надеюсь, что в мае ее поддержит администрация. Но опять все будет решать суд. В суде тоже не все просто. Некоторых и при поддержке администрации не отпускают. При этом находят какие-то причины странные – но согласно уголовно-исполнительному кодексу – или еще что-нибудь, какую-нибудь откровенную ерунду. Ирина настроена на отказ. Я не разделяю ее пессимизма, так как по искам мы все выплачиваем из нашей никчемной зарплаты, и Анечка тоже гасит выплаты по искам. Я думаю, дело не в иске, а в судах и правосудии – они такие же, как люди, общая масса в России. В государстве кризис, тюрьмы переполнены, преступность растет. Все одно и то же.
Но я рассчитываю, что результат будет положительный. Суд у нее в июне, если она пройдет комиссию – без поддержки изолятора она не хочет ехать в суд.
Мое второе УДО наступает 28 июля. Я надеюсь, что в августе тоже поеду в суд.
Могу похвалиться тем, что уже получила девять благодарностей. Играю в местном театре, состою в трех секциях (трудовой адаптации, психологической помощи и досуга).
У нас тут тоже чувствуется весна. Раздражает этот воздух, теплый ветер. Хочется достать где-нибудь два крыла и улететь. Одним словом, весна дает о себе знать во всей своей красе.
Татьяна Николаевна, я получила от Вас все Ваши бандероли. Спасибо. Кофе, как всегда, был отличный. Из Вашего письма поняла, что от Ани Вы толком информации не добились. Поэтому расскажу сама. По поводу приговора: все остановилось на надзорной жалобе в Президиум Мосгорсуда. Я ее написала, но не отправила. Жду второе УДО. Ирина подавала на УДО вместе со мной, но отозвала ходатайство и в суд не пошла. Потом подавала в марте, но опять отозвала, так как не была переведена на облегченные условия. Сейчас и я, и Ира ждем перевода на облегченные условия. Ждем, надеемся, что это скоро произойдет. Здесь так много всяких формальностей. Наш начальник отряда говорит, что торопиться не надо.
Мама в Москву пока приезжать не хочет, ее держит наш дом, и я понимаю ее: ей труднее всех, но голос бодрый. Жизнь продолжается. Сейчас и она, и Анечка замерли в ожидании того, что мы будем дома. Все ждут.
Очень хочется встретиться с Яной. Я не сомневаюсь, что она идет вперед и только вперед. Искренне радуюсь, что она боец, сражается и в бизнесе, и в политике. Я уверена, что и в личной жизни все наладится. По-другому нельзя. Яна, передаю тебе привет, очень часто тебя вспоминаю. Хочется так много тебе рассказать, но, видимо, надо еще подождать. Время придет.
Татьяна Николаевна, Вы спрашиваете, что нужно. Из продуктов вроде бы ничего, так как Анечка раз в месяц делает большой магазин, а все остальное получаем в передаче и в бандеролях. Мне тут рассказали, что я "живая легенда" для малолетних. Смешно, правда?
Единственное, чего мне сейчас не хватает – это туфли, так как мне быть здесь все лето. Я Анечке написала, надеюсь, что она передаст. Туфли черные, на небольшом и не тонком, устойчивом каблучке. Обувь здесь изнашивается мгновенно.
Но больше всего мне хочется иметь саше (sachet). Здесь это можно. Я попросила Сергея, но он ничего не может найти. Татьяна Николаевна, если Вы увидите sachet, буду очень Вам благодарна за этот подарок. Так хочется, чтобы одежда пахла духами… Наверное, можно и парфюмированный крем.
Я коротко подстриглась, каждое утро пытаюсь уложить волосы маленькими заколочками и иду на работу. Выгляжу хорошо. Не хожу в грязном, делаю маникюр, слежу за собой. Матом не ругаюсь, не грублю, слежу за речью. Тренирую память за счет того, что учу стихи и молитвы. Я пишу себе на листочек и хожу целый день, читаю – то есть подглядываю. Так я за пару дней чего-нибудь да выучу. Потом хожу, и все, что знаю, повторяю. За счет постоянной физической нагрузки не полнею, а потому нахожусь в хорошей физической форме. Недавно сдавала анализ крови, так мне сказали, что таких здоровых людей на свободе надо поискать.
Я не даю себе зачахнуть, рук не опускаю. Держусь, правда, на одном оптимизме. Но жизнь продолжается, и ее надо любить во всех ее проявлениях и событиях. "Все проходит, и это пройдет". На этом заканчиваю, буду ждать от Вас письма, и сама постараюсь писать чаще. Еще раз спасибо за Тициана.
Уже очень поздно, и давно погасили свет. Поэтому извините за плохой почерк. Берегите себя, дорогая Татьяна Николаевна.
Обнимаю и целую, Саша.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:42:11 | Сообщение # 12 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Вокруг пеленки, игрушки, приветливые нянечки, веселые крики малышей – этот Дом матери и ребенка от обычного садика мало чем отличается, только находится он «за решеткой» азовской женской исправительной колонии №18.
Как же здесь живется малышам, довольны ли их мамы решили оценить представители Уполномоченного по правам ребенка в Ростовской области, Общественной наблюдательной комиссии и Общественного совета донского ГУФСИН.
Руководитель секретариата Уполномоченного по правам ребенка в Ростовской области Татьяна Княжева, члены Общественной наблюдательной комиссии области Людмила Петрашко и Елена Елисеева, и директор общественного центра планирования семьи и репродукции человека Татьяна Федоровых посетили Дом матери и ребенка (далее – ДМР) исправительной колонии №18. Первое что оценили общественники, войдя в ДМР – это кристальную чистоту, приветливые лица персонала и по-домашнему уютную атмосферу. И, безусловно, никого не оставили равнодушными искренние улыбки на лицах малышей.
В Доме матери и ребенка колонии №18 сегодня находится более 60 детей возрастом до трех лет. Все они получают не только профессиональный уход со стороны персонала ДМР, но и в первую очередь материнскую любовь и заботу. Так кормящие мамы могут находиться со своими детьми с 6 утра и до 10 вечера. Ночью за малышами присматривают нянечки и воспитатели. Забота за ребятишками постарше в большей степени ложится на плечи сотрудников Дома матери и ребенка, так как осужденные мамы уже находятся с детьми не более четырех часов в день согласно распорядку.
– Очень важно, чтобы ребенок был с мамой с самого первого дня, ведь вся жизнь только начинается, закладывается здоровье. В этот период нужно, чтобы рядом с малышом был близкий человек, который поможет сделать первый шаг и сказать первое слово. Какой бы ни был врач и няня, маму никто не заменит. И мне приятно отметить, что здесь детки ухоженные, пузатенькие, симпатичные, а мамы довольны персоналом, – отметила Татьяна Княжева.
Представителей общественности приятно удивило оборудование медицинских кабинетов, кухни, прачечной, наличие и количество игрушек, сосок, пеленок и распашонок. Они заглянули в группы «яслей за решеткой» и, конечно, не смогли удержаться и немножко поиграли с малышами.
Зарядившись позитивными эмоциями от детей, представитель Уполномоченного по правам ребенка, члены ОНК и Общественного совета пообщались с мамами, а также посетили Азовскую воспитательную колонию.
–Хочу выразить особую благодарность руководству ГУФСИН России по Ростовской области и Дому матери и ребенка – у деток здесь есть практически все, – подчеркнула член ОНК Ростовской области Людмила Петрашко. – Мы довольны увиденным. Детвора веселая, упитанная, требующая к себе внимания – все как должно быть. Хочется надеяться, что в жизни у мам и их ребятишек все сложится хорошо. А мы обещаем в этом помочь в случае необходимости.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:43:52 | Сообщение # 13 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Господи помилуй.
Между ночью и днём,
Между адом и раем.
В суете мы живем,
в суете умираем.
В этом мире большом,
равнодушно — тревожном,
Отложив на потом,
что сейчас сделать можно.
Я помню тот миг, когда поняла, что это конец... Поняла по лицам врачей. Нет, они говорили со мной, я задавала им вопросы они отвечали … но вот почему-то прятали глаза. Первое ощущение — растерянность. Как же так?! А затем страх... Страх пронизывающий каждую клеточку моего тела … страх перед смертью...
Ночью... Реанимация колонии... Страх... У кого просить помощи? Реальной помощи... Врачи говорят расплывчатые фразы. Переливание крови не даёт результатов. Легочные кровотечения не купируется. Страх пожирает больше чем потеря крови. Помочь может только Он, я в это верю и не верю, но все-таки в мыслях лишь — Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилую... С этими словами проходит ночь. Я жива, и это чудо, хотя ещё вечером в палату заглянул санитар и сказал страшные слова: «Слышал разговор врачей, умреш сегодня или завтра.» А я жива, понимаете жива! А они, люди в белых халатах, ждали моей смерти, так как сделать что-либо было не в их власти, но как оказалось прогнозировать они просто не имеют права, такие вопросы подвластны лишь Богу.
Палата на три человека. Сначала умерла Света, я никогда не забуду её глаз. Помню она смотрела мне прямо в глаза и спрашивала: «Скажи, я умираю», этот вопрос она задала в 14:00, а уже в 18:00 её не стало. Моё сердце переполняло отчаяние... Вторая женщина впала в кому и вскоре умерла. Я осталась одна, и теперь была моя очередь отправиться в мир иной.
Умрешь сегодня или завтра, - эти слова меня словно преследовали. И снова: «Господи помилуй.» Эти два слова спасли мне жизнь.
А в это время в других палатах умирали люди, хотя для врачей они были всего лишь зэки. Умирали с различными заболеваниями: печени, почек, желудка, менингитов, туберкулеза, много ВИЧ-инфицированных. А я всё лежала и не умирала, лишь постоянно твердя: «Господи помилуй». И он помиловал. Меня перевели из реанимации в отделение, а через месяц кровотечение открылось вновь, и вновь была реанимация, опять страх, снова «Господи помилуй», трупы зэков и отчаяние.
В досрочном освобождении в связи с болезнью, иными словами актировке (постановление Правительства РФ №54), суд Республики Молдавия отказал, мотивируя это тем, что я ещё не исправилась. Эту новость я приняла как должное, без слез и истерик, только почему-то моё больное сердечко забилось ещё сильнее, выражая тем самым протест. «Я не исправилась», было смешно слышать эти слова, от тех кто сам является преступнеком на законных основаниях. Ведь там, в далёкой Молдавии, больных людей кормили такой баландой, которую не стали бы есть даже собаки. Хотя по приказу, питание должно быть вполне человеческим. Помню мама купила котлеты в офицерской столовой ЛИУ, и принесла мне в реанимацию, тогда я подумала: «А вот и мясо, украденное у заключенных,» - котлеты были отменного качества. Здесь ни кто не обращал внимания на закон, здесь были свои законы, которые устраивали лишь людей в погонах.
В магазине колонии для заключенных был небольшой выбор, сладости лапша быстрого приготовления, консервы которые практически всегда было невозможно есть, и куча различных сигарет. Так, что табачная отрава была в достатке, а вот купить что-нибудь покушать, больные заключенные не могли , так как купить было нечего, поэтому очень многие постоянно думали о еде.
Просроченные противотуберкулезные препараты второго ряда, например такие как Паск, Коксерин, здесь были нормой. Ну, а скотское отношение к заключенным вообще не знало границ. Условия содержания не просто оставляли желать лучшего, например женское туберкулёзное отделение, осужденные больные называли между собой называли между собой «ужастик», эпидемиологические нормы не соблюдались, мыши ходили пешком, а рядом находилась помойка.
Слез не было, а сердце по-прежнему протестовало, и я, совсем ещё слабая, в мыслях повторяла: «Господи помилуй, помоги выжить, чтобы рассказать об этом миру, и может быть хоть что-то тем самым изменить.»
На протяжении всего времени, что я находилась в ЛИУ моя мама писала жалобы и телеграммы в различные инстанции, и конечно молилась. И Господь, видя материнскую любовь , а так же моё стремление жить — помог.
Кассационная инстанция приговор суда отменила, дело о досрочном освобождении в связи с болезнью было пересмотрено в мою пользу. С зоны меня выносили на носилках, но живую, хотя такие случаи здесь были единичны, в основном до актировки не доживали, и их тоже выносили, только «вперед ногами», в 6 корпус — там был морг.
Человеческая жизнь, там ничего не стоила, ведь это была жизнь не обычного человека, а всего лишь преступника, зэка, совершенно не нужного обществу, по крайней мере так считали те, кто по долгу своей службы должен быть примером для заключенных, хотя в жизни было всё наоборот. Порой сотрудникам уголовно-исполнительной системы наказания, нужно было брать пример с осужденных людей, так как зачастую они бывают намного добрее, честнее и порядочнее надзирателей.
Поверхностные знания законодательства людей в погонах здесь просто шокируют, а у военных врачей нет и таковых знаний. Закон попирается ежедневно, я бы даже сказала ежечасно. Профессиональная деформация сотрудников поражает, про человеческие качества я уж молчу, их просто нет, словно вымерла в них человечность.
Хотя, если говорить объективно, то в системе» есть люди, которых я не могу, выражаясь жаргонным сленгом назвать «мусорами», они конечно есть, но их так мало, что на фоне творящегося беспредела их просто не заметно, то же самое относится и к военным врачам. И эти единицы, не смеют возмутиться, так как потеряют работу, а осужденные просто боятся жаловаться, потому что, если пожалуется один, наказаны будут все, а наказания могут быть разными, например: ШИЗО, обыски по 2-3 раза в день, когда выворачивают все, и кидают на грязный пол, а могут просто отправить в другую колонию, хотя человек болен и должен находиться в колонии-больнице, и уж к условно-досрочному освобождению ты просто не будешь представлен, и т.д. и т.п. Ничтожно низкая выздоровляемость и высокая смертность, вот что ожидает здесь заключенных. Нарушены права на охрану здоровья, соответственно нарушена Конституция РФ. То же самое я могу сказать и за ЛИУ Республики Дагестан, а так же ЛИЗ Астраханской области, во всех этих регионах не могут справиться с туберкулезом в местах лишения свободы, не могут даже его заглушить.
Если у тебя есть родители, и они тебе помогают, то человек ещё хоть как-то держится. Только вот родителям приходится работать на зону, так как все деньги уходят на лекарства, причем не дешевые, передачки, посылки, свидания, а это куча денег. Порой они вынуждены в чем-то отказывать себе, лишь бы купить очередное дорогостоящее лекарство своему оступившемуся чаду. Так родители учатся ненавидеть, видя творимый произвол и беззакония за колючей проволокой.
За воротами меня ждала мама с реанимационной скорой, и врачем реаниматором. Помню, я посмотрела в глаза одному из сотрудников и сказала: «Я никогда вас не забуду», он смутился лишь на долю секунды, а потом его лицо стало по-прежнему надменно жестоким, так как видел он в тот момент уже не человека, а лишь живой труп, который ещё мог говорить.
Всё дальше и дальше удалялась скорая приближая меня к Астрахани, рядом сидела моя мама и врач, и я была жива, и жить хотелось ещё больше чем прежде. И почему-то вспоминались стихи А.И. Солженицына написанные им в лагере:
И теперь, возвращённою мерою
Надчерпнувши воды живой, -
Бог Вселенной! Я снова верую!
И с отрекшимся был ты со мной...
И эти два слова спасшие мне жизнь, постоянно жили в моём сердце - «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй...
Екатерина Задорожная 89270763410.
П.С.:
Автор статьи сейчас находится на лечении в Астраханском Противотуберкулезном Диспансере. Прогнозы врачей не утешительны, но она верит и надеется, что сможет встать на ноги и сделать большой материал на эту тему. Сейчас Катя, ожидает заочной консультации в Москве, надеясь на лазерную терапию, так как Астраханские специалисты сделать ни чего не могут. Вопрос в другом, согласится ли Москва помочь ей, ведь диагноз очень тяжелый. Может быть ей подскажете вы, как быть и что делать?
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:47:21 | Сообщение # 14 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Юрист ЮКОСа о женском лагере Дубравлага
Светлана Бахмина, юрист ЮКОСа, своё наказание отбывала в Дубравлаге. В апреле 2009 г. она вышла на свободу условно-досрочно.
В мае 2009 г. она дала интервью журналу "Ведомости". Публикуется с купюрами.
— Я закончила юридический факультет МГУ в 1992 г. В 1995 г. дала объявление в журнале «Эксперт», что ищу работу. Мне позвонили и пригласили на собеседование. Так я оказалась в "Менатепе", а потом в ЮКОСе.
— Как следует из приговора суда, в 1998-1999 гг. вы участвовали в переводе имущества «Томскнефти» на 8,6 млрд руб. на её «дочки». При помощи поддельного экспертного заключения оно было оценено не по балансовой стоимости, а по остаточной — втрое дешевле. А вы дали заключение о правомерности этой сделки.
— В совете директоров кроме меня было семь взрослых самостоятельных людей, имеющих большой опыт работы, а сам совет возглавлял бывший министр энергетики СССР и экс-директор «Томскнефти» [Леонид Филимонов]. Вы считаете, их можно было ввести в заблуждение?
— После ареста Платона Лебедева Ходорковский предупредил сотрудников ЮКОСа, что давление на компанию будет нарастать, его самого могут арестовать и тот, кто боится, может сам уйти. Многие ваши коллеги воспользовались этим советом.
— Я слышала об этом разговоре, но не считала, что это может относиться ко мне. Что значит уйти или уехать? У тебя есть обязанности, родители, муж и маленькие дети. И в страшном сне я не могла представить, что это дело может закончиться моим арестом. Конечно, если бы у меня было хоть малейшее сомнение, что моей свободе что-то угрожает, как любой нормальный человек, хотя бы ради детей, я бы как-то пыталась себя обезопасить. Просто когда внутренне не чувствуешь, что хоть сколько-нибудь, хоть какую-то малость это может тебя коснуться, то и не задумываешься уйти совсем из компании.
.......................................................................
— Как происходило ваше задержание?
— Меня вызвали на допрос в качестве свидетеля. Я восприняла это спокойно, потому что до этого меня несколько раз вызывали на такие допросы. Я не давала показания, воспользовалась ст. 51 Конституции.
Я пришла к следователю в обеденное время со своим адвокатом. И вдруг меня вызвали к другому следователю, это была молодая женщина. И она меня спрашивает: «А с кем остаются ваши дети, когда вас нет дома?» Это есть в протоколе моего допроса. Я ответила, что с бабушкой или няней. На тот момент маленькому было три года, он пошел в детский сад, а старшему — семь, он в первый класс ходил. И только тут я уже что-то стала понимать, что процесс движется не туда. Что меня арестуют, раз они заговорили про детей. Потом мне объявили, что я задержана.
— А вам разрешили домой поехать, забрать вещи?
— Нет, конечно. Единственное, что мне разрешили, — отдать адвокату какие-то свои ценные вещи. А потом вещи привез мне мой муж.
...........................................................................
— Вы не ожидали столь сурового приговора суда?
— Каких-то особых иллюзий у меня не было, но была большая надежда, что поскольку суд длился почти два года (время с момента задержания в декабре 2004 г. и до вынесения приговора в апреле 2006 г. Бахмина провела в «Матросской Тишине». — Ведомости), то все-таки, может быть, этих двух лет в сизо достаточно для меня и что если действительно какие-то ко мне претензии есть, то они исчерпаются этим сроком. Когда я общалась со следователями, было ощущение, что и они не рассчитывают на очень боль-шой срок, они косвенно давали это понять. А когда я услышала, то была в шоке.
Злую шутку со мной сыграла амнистия 2001 г., которая могла быть ко мне применена, потому что деяния, за которые меня осу-дили, были в 1998 г. Я бы освобождалась от ответственности, если бы мне дали до шести лет. Но мне дали шесть с половиной, и я реально попала в колонию. Вопрос наказания всегда субъективный: по одной и той же статье наказание может отличаться в разы. Кстати, судья, вынесшая мне приговор, дала условный срок Татьяне Брынцаловой — руководителю фармацевтического производства. Вполне гуманно.
...................................................................
— В колонии оказалось намного хуже, чем в сизо?
— В сизо я попала в камеру достаточно маломестную, на 12 человек. Основная часть людей проходила тоже по экономическим статьям. Со мной, например, сидела интеллигентная начальница кредитного отдела банка, она уже год сидела и была предпенсионного возраста. Она мне очень помогла освоиться.
Колония — это уже совсем другая история. Это был настоящий шок. Меня привезли в Мордовию ранней зимой, только снег выпал, было холодно. Я увидела толпу одинаковых женщин в одинаковых серых ватниках и платках на голове.
Мне повезло — два последних года в конце апреля в Мордовии было очень холодно и 90% мошкары погибло. Обычно ее столько, что стоит [как] дымовая завеса. Спрашивала у местных, как они все это переживают. Ничего, говорят, это только на три-четыре недели, а дальше только комары... А они там как маленькие лошади.
— Как находили общий язык с женщинами-заключенными?
— Еще до моего появления в колонии вокруг меня был создан определенный ореол. Кто юристом, кто бухгалтером называл, все думали, что крутая московская штучка начнет [делать] пальцы веером, но я старалась вести себя достаточно просто. Администрация какую-то работу провела, спасибо ей. Конфликтов не было, меня встретили достаточно радушно, но я плохо понимала, что вокруг меня происходит, я была в шоке и отчаянии.
Больше всего меня поразило, что люди, осужденные и за насильственные преступления, и за экономические, сидят в одной колони.
У нас в отряде была женщина, которая отравила кислотой своих двоих детей, потому что они мешали ей выпивать с сожителем. Срок у нее был 18 лет. По той самой амнистии, по которой я получила лишние полтора года, ей скостили год. Она совсем не производила впечатление раскаивающейся в том, что сделала. Радовалась, что ей на год меньше сидеть.
Однажды привезли горбатую бабушку. На вид лет 90. Оказалось 70. Что же она сделала, чтобы на три года в колонию? Бабушка оказалась бойкой, быстро освоилась и начала посылать всех подальше. А осуждена была за грабеж.
Все разные. Запомнилась студентка Даша из Петербурга. 19 лет, восемь лет срока, попала в какую-то историю с наркотиками, помогла кому-то по доброте душевной. Она не то что не колется, она матом не может ругаться — стеснительный худенький подросток в очечках. От увиденного у нее в прямом смысле отнялись ноги, пришлось срочно отвезти в больницу. Приехала ее мама, настояла на обследовании в республиканской больнице, куда Дашу, неходячую, возили под конвоем. Слава богу, потихоньку стала вставать и ходить. Ее нужно исправлять так жестоко?
Много девочек, больных ВИЧ, почти все молодые, красивые и неглупые. Много из Москвы. Все наркоманки со стажем. Увидев в городе, ни за что не поймешь, что они употребляют наркотики. Такие живут одним днем, бесполезно говорить о перевоспитании. Я старалась опровергнуть мнение, что бывших наркоманов не бывает. Пыталась убедить их в прелести жизни без наркотиков, употребляла все свое красноречие. Очень хочется верить, что кто-то из них вырвется из тьмы.
— Как проходил ваш день в колонии?
— Они были похожи друг на друга. Там все строго регламентировано. В шесть часов подъем, до семи зарядка на улице независимо от времени года, завтрак, в 7.30 выезд в промзону на работу, в 13 часов обед в столовой, а потом опять работа до 4-5 вечера, в 6 вечера проверка, потом ужин и в 10 часов отбой. За несколько часов до отбоя свободное время, можно что-нибудь почитать. Кормили в основном кашами, овощами, ну немного мясо присутствует, очень редко — рыба. Скромно, но с голоду никто не умер. Там на территории была пекарня, где работали осужденные женщины и пекли довольно вкусный хлеб.
Вся колонна женщин, направлявшаяся на работу в промзону, держала в руках маленькие прозрачные сумочки. В обед идешь в столовую, нужно иметь при себе кружку и ложку. Их надо куда-то класть, вот женщины и шьют из обрезков целлофана маленькие ридикюли.
Сначала очень ждала воскресенья или других праздничных нерабочих дней. Потом, наоборот, оказалось, что в будни спокойнее, так как люди не умеют отдыхать. Не читают, от безделья сходят с ума — начинается выяснение отношений, склоки и скандалы.
— Вы сначала работали в швейном цехе?
— К счастью для меня, я хорошо шила еще в школе, и в советские времена, когда было трудно, обшивала всю семью. Когда я попала в швейный цех, к удивлению многих, села и сразу стала шить, шили мы продукцию для правоохранительных органов, рабочую одежду, спецодежду. Я работала в маленьком цехе на 30 человек, где шили продукцию повышенной сложности. А был другой цех, где работало 800 из примерно 1000 находившихся в колонии.
— Вы были замруководителя секции дисциплины и порядка. Это не осложнило ваших отношений с другими женщинами-заключенными?
— В любой организации есть дефицит управленческих кадров, и колония не исключение. Ведь в основном там находятся обычные простые женщины. Ну, кто-то, наверное, косо на меня смотрел. У мужчин в колонии это понятийный процесс, а у женщин попроще. Я старалась не терять человеческий облик и ориентиров, которые у меня были на воле. Замечания делала в вежливой форме. Контингент разный, не все были к этому готовы. Я считала, что мостик между администрацией колонии и заключенными очень важен. Помогает жить и раньше попасть домой. Есть люди, которые даже написать жалобу не в состоянии, им помогаешь. Многие со мной советовались по чисто юридическим вопросам: у кого-то родственники квартиру забирают, у кого-то ребенка хотят отнять, и я пыталась помогать им. И себя чем-то занимаешь, и время быстрее идет.
— Что было самым тяжелым?
— Я три года не видела своих сыновей. Пока мне не дали отпуск. Это была позиция моего мужа, я долго не могла ее принять, но потом поняла, что он был прав. Я видела, как на свиданиях дети провожают своих мам, которых уводил конвой. Как они плачут и цепляются за них. Это было ужасное зрелище. С одной стороны, мне очень хотелось видеть сыновей, а с другой — такого психологического шока для них я не хотела. Я писала и звонила по мере возможности. Мне удавалось пару раз в месяц услышать голос детей, и этим я жила.
........................................................................
— Те, кто возражал против вашего досрочного освобождения, настаивали, что вы нарочно забеременели, чтобы получить УДО.
— В колонии тоже такие разговоры возникали. Кого-то разубеждать я не собираюсь. Для меня был шок, когда я обнаружила, что беременна. Когда был первый суд, я надеялась, что выпустят по УДО, и решила никого не информировать и не шантажировать беременностью. И когда только это стало слишком очевидно, эта информация попала в суд, а в прессе появилась лишь в сентябре. И только потому, что мои друзья начали бить тревогу. Ведь суд к этому времени уже два раза незаконно отказал мне в УДО.
Когда я сидела в сизо, перед моими окнами был тюремный двор, где женщины-заключенные выходили гулять с колясочками. И смотреть на это было просто невозможно больно. Вот почему, когда родилась Анечка, я решила, что, если меня не отпустят, я отдам ребенка мужу и бабушкам на волю. Я не готова была жить с тем, что мой ребенок будет находиться за колючей проволокой. К сожалению, не у всех есть на воле родственники и близкие, готовые сидеть с ребенком. Я никого не осуждаю, я за то, чтобы такие женщины по возможности меньше оставались в тюрьме.
Я слышала мнения против меня. Я не понимаю, кому это было нужно. Если это люди публичные и влиятельные, у них есть возможности, то лучше было бы эту энергию направить на то, чтобы добиться амнистии осужденных за нетяжкие и экономические преступления женщин, у которых есть дети.
Амнистий же не было серьезных с 2001 г. Когда ты заходишь в камеру, первое слово, которое ты слышишь, это «амнистия». Постоянно слухи, надежды, наверное, на эту тему стоит подумать.
......................................................................
— Чем бы вы хотели заняться, когда выйдете из декрета?
— Я юрист, надеюсь продолжить юридическую практику. Вместе с тем в последнее время меня сильно волнует вопрос освобождения женщин, у которых на воле остались дети. Конечно, нельзя говорить о повальной амнистии, все разные. Невозможно всех стричь под одну гребенку, но среди этих 700 детишек есть часть, чьи мамы не совершали тяжких преступлений и отсидели боль-Шую часть срока. Мне хотелось бы помочь, я пока не знаю, как это сделать, но эта мысль меня не оставляет. Можно было бы, наверное, организовать фонд для решения всех этих вопросов. Понимаю, что половина читателей скажет: какая молодец, а другая — что я опять решила что-нибудь украсть. На самом деле все это не так важно, если мы получим хотя бы несколько счастливых детей. Я думаю, что найдутся люди, которые меня поддержат. Прежде всего я говорю о юридической помощи женщинам-заключенным: помочь написать заявление на УДО или прошение о помиловании.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:49:19 | Сообщение # 15 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| БУТЫРКА, МАТРОСКА, ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ...
Юлия ПЕЛЕХОВА
Специально для «Совершенно секретно»
От сумы и от тюрьмы не зарекайся – кажется, такая пословица есть только в русском языке. Во всяком случае, для России она справедлива, как ни для какой другой страны. Поэтому знать, как живет российская тюрьма, какие в ней царят законы, порядки и нравы, не просто интересно. Это полезно всем. Журналистка Юлия Пелехова провела в заключении два года, получив по первому приговору семь с половиной лет тюрьмы. В результате приговор был отменен и назначен новый, по которому срок наказания заменен на условный. Но два года тюрьмы из жизни не вычеркнешь Россия занимает третье место в мире по количеству заключенных. Сейчас в нашей стране сидит более 763 тысяч человек. На форумах в Интернете спорят – больше в стране сейчас заключенных, чем во времена ГУЛАГа?
Министр юстиции Юрий Чайка, в чьем ведении находится и Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН), и вообще вся пенитенциарная система, на одном из последних брифингов назвал Россию «тюремным государством».
Чтобы не слишком шокировать общественность, шедший по НТВ в прайм-тайм сериал «Зона» убрали подальше от глаз, в глухое дневное или позднее вечернее время. Как человек, имеющий недавний опыт этой самой «зоны», а точнее, тюрьмы, могу свидетельствовать: своей пронзительной достоверностью «Зона» бьет наотмашь. И это страшно.
Одна из женских камер
Бутырской
тюрьмы, где вместо 30
человек находятся 110
ИТАР-ТАСС
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:50:09 | Сообщение # 16 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Первая «казенка»
Правило для новичков. При входе в камеру, когда тебя только что подняли со «сборки», надо остановиться у «тормозов» на пятачке, сложить матрас и всю «казенку» и ждать, когда подойдет кто-то из старших. Они примут, объяснят все и покажут место.
О терминах. А точнее, о тюремном жаргоне. Не путайте его с «феней» и тому подобным. Тюремные термины это язык, которым начинаешь с легкостью пользоваться через три-четыре месяца и который, прямо в соответствии с утверждением Бодуэна де Куртене, «очерчивает круг». Круг твоего маленького мирка, в котором пропадают звуки и события мира большого, а всякая доступная мелочь приобретает огромное значение. Так, входную дверь в своей квартире «тормозами» не назовешь, а вот в камере – да. Потому что это тормоз перед выходом на волю. Ворота на въезде в тюрьму – это тоже «тормоза». А вот в комнату следственной части, где тебя дожидается адвокат, – ведет дверь. Почувствуйте разницу.
«Сборка» – это камеры в тюремном полуподвале, на нулевом этаже, куда сначала помещают, как в карантин, всех «свежепойманных». Там несколько дней дожидаешься оформления, когда тебя фотографируют с табличкой «фас» и «профиль», берут отпечатки пальцев (краска потом не оттирается, только хозяйственное мыло помогает), делают анализы и распределяют к «оперу». Он, а точнее, она, и назначит тебя потом в камеру, в соответствии с твоей уголовной статьей и прочими соображениями. Вообще «экономические» статьи положено содержать отдельно от «тяжелых» или «наркотических». Но на практике это правило соблюдается не всегда, так что публика в камере может попасться весьма разношерстная.
Там же, на «сборке», тебе выдадут и первую «казенку» – тощий матрасик, алюминиевую кружку, ложку. Хорошо, если достанется с черенком, а не куцый огрызок с черпачком. (Черенок отламывается операми, еси из ложки сделали заточку). Ну, и подушку, тонкое, синего цвета одеяло, кусок вафельного полотенца, наволочку и две простыни. Простыни могут быть рваные, в заплатках и не по размеру короткие. На «сборке» белье всегда выдается почему-то такое. Ничего, потом, при первой же еженедельной смене белья в камере, поменяете на более приличное.
«Казенку» надо беречь, поскольку она предъявляется и сдается на хранение при каждом выезде в суд. И вообще алюминиевая кружка и ложка – это ваша первая и единственная «легальная» посуда. Под первое блюдо баландерша еще выдаст «шлёнку» – миску. Тоже алюминиевую. (После обеда сдается). А второе, или там деликатес, вроде круто соленых зеленых помидоров, во что брать будете?
«Пятаком» называется площадка в камере перед «тормозами», где не стоит двойная шконка. (Надо ли объяснять, что такое шконка? Койкой это сооружение можно назвать с большой натяжкой.) Но это не во всех камерах. Есть такие, где шконка (или шконарь) стоит прямо напротив «тормозов», и, когда входишь, упираешься прямо в нее, поскольку по полуметровому проходу между первым рядом шконок и стенкой постоянно кто-то снует и загораживать его нельзя.
Еще в камере есть «поляна». Это, как правило, довольно престижное место в одном из углов, где стоят четыре не двухъярусные, а одинарные шконки. Там больше воздуха и не такая толчея. Как правило, там располагаются «старшие» камеры.
«Старшей» на женском централе можно стать отнюдь не по возрасту или каким-то криминальным заслугам. Старшинство определяется, совсем как в армии, исключительно стажем пребывания. Иной раз можно наблюдать, как старшей в камере выступает девчонка, заехавшая в тюрьму сразу после своего совершеннолетия. Поскольку это единственный «старосид» среди «зайчиков свежепойманных». Я к концу своего двухлетнего пребывания на «шестерке» пользовалась уже изрядными привилегиями по сравнению с «молодняком».
Конечно, если человек тяжело болен, или после операции, или возраст уже изрядный (в моей камере сидела 83-летняя бабуля), то на верхний этаж его никто загонять не будет. «Старшая» камеры поднимет туда кого-то из «молодняка». Но, как правило, верхний этаж это удел всех вновь прибывших. Только потом, как подойдет стаж, спустишься на более удобное место.
ИТАР-ТАСС
Сроком отсидки вообще определяется многое. Кроме места в камере – место за столом на кухне, в строю при проверке, право участия в камерных вече, очередь в душ, возможность пренебрегать обязательной прогулкой и даже, пардон, порядок пользования унитазами в туалете. На крайний унитаз, у стенки, ходят «старшие». Но этому, кроме дедовщины, есть и логическое объяснение. Результаты анализов на ВИЧ и венерические заболевания у новичков приходят через несколько месяцев, и своим ослабленным после долгой отсидки иммунитетом рисковать не хочется.
Кстати, отхожее место во всех тюрьмах именуется «дальняк».
Сообщение отредактировал Маришка - Суббота, 07 Января 2012, 22:50:48 |
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:51:27 | Сообщение # 17 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| «Шестерка» и другие
«На Шоссейной девять два стоит женская тюрьма…» (из местной лирики). «Шестерка», официально – Шестой централ, ИЗ 77/6, что в Печатниках, считается в Москве, да и не только в Москве, образцово-показательным и сравнительно новым. «Шестерка» – обязательный пункт в программе пребывания в Москве различных международных комиссий. Утверждают, что «шестерка» проходит по самой нижней границе европейских стандартов тюрем. Интересно, каким своим боком она по этой границе проходит? Тем, что, в отличие от других централов, количество постояльцев в камере почти всегда соответствует количеству спальных мест? Перегруженность мужских централов, когда в камере на 24 шконки содержатся по семьдесят человек, уже стала обыденностью.
Преобразована тюрьма из бывшего женского ЛТП – лечебно-трудового профилактория, кто не знает. Были при социализме такие вытрезвительно-оздоровительные заведения тюремного типа. Большой переделки и не понадобилось, судя по всему. Забавно было видеть в качестве черновиков у работников СИЗО старые бланки ЛТП с текстом – «сообщить по месту работы». А еще раньше на этом месте, по разным рассказам, было монастырское кладбище. Так что с полтергейстом и прочими «барабашками» в тюрьме все нормально. В том смысле, что они здесь есть. Как дополнительное испытание для перегруженной кошмаром происходящего психики.
Вообще тюрем, то есть централов, в Москве девять. Централы – это СИЗО, следственные изоляторы. Не путать с ИВС – изоляторами временного содержания, которые имеются при всех окружных УВД Москвы. Те находятся в ведении МВД, тогда как СИЗО это вотчина Минюста. СИЗО иногда еще называют ИЗ – исправительное заведение.
Первый, самый старый в Москве и самый знаменитый изолятор – «Матроска», тюрьма на улице Матросская Тишина. Помню, как-то раз, еще «на воле», разыскивала какой-то адрес в тех краях, ориентиром для чего должна была служить тюрьма. Один из встреченных мной на вопрос грустно отозвался: «А я ее снаружи-то и не видел». У меня тогда слов для ответа не нашлось. Потом, уже наблюдая «вольный» пейзаж из окна коридора «больнички» на «Матроске», я гадала, узнаю ли это место снаружи? Кроме своих размеров – а в СИЗО №1 сидит, по разным данным, от десяти до пятнадцати тысяч человек, – «Матроска» поразила меня разветвленной системой подземных переходов, соединяющих все корпуса. В них с ловкостью опытного диггера ориентируются гремящие связками ключей «дежуры», или «вертухаи». Кстати, женский род от последнего слова – «вертушка». Так их зовут на «шестерке».
Кроме единственной на все тюрьмы Москвы больнички (о тюремной медицине – потом), «Матроска» знаменита также и своим фээсбэшным корпусом 99/1, где содержался Ходорковский и где сейчас сидит юрист ЮКОСа Светлана Бахмина. Чтобы ей, очевидно, не было скучно, осенью 2005 года туда вместе с ней отправили еще восьмерых женщин с «шестерки», разбавив таким образом чисто мужской контингент «Матроски». Забавно, но рассказывают, что начальник спецкорпуса Иван Прокопенко, милый интеллигентный человек, который по своему статусу, как утверждают, подчиняется даже не московскому, а центральному ФСИНу, был сначала даже несколько обескуражен особой спецификой содержания женщин-заключенных, проявляющейся, кроме прочего, в повышенной скандальности. Как отмечают все, порядки в спецкорпусе гораздо строже не только что всех московских тюрем, но даже и славящейся своей жесткой дисциплиной женской «шестерки».
СИЗО №2 – «Бутырка». Женщины там только в «дурке», то есть психиатрическом стационаре. Раньше был отдельно стоящий корпус «Кошкин дом», там работали даже некоторые из «вертушек» с «шестерки». Потом, с открытием Печатников, «Кошкин дом», к огорчению всех остальных арестантов мужского пола, перевели туда. Принцип распределения заключенных на отсидку в «Матроску» или «Бутырку» неизвестен, но на знаменитых сидельцев «Бутырка» побогаче будет. В частности, именно на «Бутырке» сидели некоторые герои моих прошлых публикаций. А также, думаю, будущих.
На третьем централе, «Красной Пресне», много бээсников, так называют бывших сотрудников правоохранительных органов, которых, по правилам, нельзя держать вместе с остальными заключенными. Кроме того, «Пресня» выполняет роль пересылки, где собираются этапы перед отправкой на зону.
Четвертым изолятором считается тот самый спецблок «Матроски».
На «пятерке», что в районе «Войковской», в основном содержатся малолетки, то есть арестанты от четырнадцати, когда наступает уголовная ответственность по тяжким и особо тяжким преступлениям, и до восемнадцати лет.
«Шестерка» женская, хотя с сентября 2004 года есть несколько «бээсных» мужских камер. «Семерка» – в Медведкове. «Медведь» считается самой комфортабельной по условиям тюрьмой, поскольку она самая последняя по времени постройки.
На месте восьмого изолятора города Москвы почему-то значится ИВС (изолятор временного содержания) ГУВД г. Москвы, с соответствующим адресом: Петровка, 38. С пребыванием на Петровке в первые несколько дней после ареста у меня связаны самые жуткие воспоминания.
Девятый изолятор Москвы – Капотня, это в основном пересылка для нелегальных иммигрантов и прочей шушеры. Впрочем, перечисленное назначение каждой из тюрем весьма условно и строго не соблюдается.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:52:38 | Сообщение # 18 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Построение и проход на работу. Головной платок в женской тюрьме – обязательная деталь одежды, меняется в зависимости от сезона
PHOTOXPRESS
Элитное Лефортово
В Москве есть еще и изолятор «Лефортово». До недавнего времени он относился к ведению ФСБ, однако осенью 2005 года был передан Минюсту. По условиям содержания, по отношению к заключенным «Лефортово» считался едва ли не самым элитным. Может быть потому, что по специфике этого ведомства среди сотрудников «Лефортова» не было и нет откровенных негодяев, вымещающих свои комплексы на заключенных. Да и расходы на содержание узников заложены не в пример выше прочих мест заключения. Неизвестно, сохранятся ли они теперь, после уравнивания статуса «Лефортова» с другими изоляторами Москвы. Но до недавнего времени попасть «на рабочку» в «Лефортово» среди осужденных с шестого централа считалось большой удачей. Но критерии отбора были достаточно жесткими.
В «Лефортове» существовали и женские камеры. Туда попадали в основном те, чьи дела проходили по ведомству ФСБ. Например, первая известная чеченская террористка Зарема Мужихоева, отказавшаяся совершать теракт и все равно осужденная на двадцать лет. В назидание другим, наверное. Чтобы не смели отказываться убивать и не приходили с повинной. Зарему я видела потом у нас на «шестерке», когда она ждала этапа в Чечню, чтобы давать там показания по Беслану. Вторая не менее знаменитая чеченка, Зара Муртазалиева, которой приписывают попытку взрыва в торговом комплексе на Манежной, сначала сидела в Печатниках, ИЗ 77/6, и только потом была переведена в «Лефортово». Вообще, между «шестеркой» и «Лефортовом» шла постоянно какая-то непонятная циркуляция заключенных женщин, связанная то ли с ремонтом «Лефортова», то ли с прихотями следователей. Так, в мою камеру вдруг завели молдаванку из «Лефортова», попавшуюся на границе при попытке выехать в Италию на работу с фальшивым паспортом. Ее депортировали из итальянского аэропорта. Статья 327 УК РФ («Подделка, изготовление или сбыт поддельных документов, государственных наград, штампов, печатей, бланков»), даже в своей части третьей («Использование заведомо подложного документа») достаточно легкая, и суды за нее, как правило, дают стандартные полгода лишения свободы. Из этих полугода молдаванка четыре месяца просидела в «Лефортове», а потом, когда до суда оставался месяц, ее почему-то перебросили на «шестерку».
Другая девочка из «Лефортова», «великая контрабандистка Лиля», как она сама себя называла, была, по мнению следователей, виновата в том, что, работая секретаршей, заполняла на компьютере таможенные декларации. Фирма, где она работала, нахимичила что-то с двумя грузовыми бортами в Шереметьеве, в результате чего груз на миллионы долларов испарился. А в тот день была вообще не ее смена. Но, придя на допрос в качестве свидетеля, Лиля уехала с него в «автозаке» уже арестованной подозреваемой. В нарядном голубом пальто, поскольку после допроса Лиля договорилась идти устраиваться на работу в другую фирму. Этого милого ребенка, искренне пытавшегося понять, за что же она должна сидеть в тюрьме, перебрасывали, непонятно по каким соображениям, из «Лефортова» в Печатники и обратно несколько раз, и последнее письмо я получила от нее в «шестерке» именно из «Лефортова». Удивительно, но переписка между централами в Москве вообще запрещена (как и между зонами тоже), и единственное исключение делается для бывшего изолятора ФСБ.
Практически все, рассказывавшие про «Лефортово», отмечают корректность и вежливость охраны, хорошее питание, библиотеку, медицинское обслуживание, отсутствие обычных тюремных прелестей вроде долгого изнурительного ожидания на «сборке» при выезде в суд и после возвращения, такого же выматывающего ожидания, пока поднимут в камеру. Со скрежетом зубовным я смотрела в фильме о Матиасе Русте, который провел в «Лефортове» неполный год, как ему выделили место для гуляния в тюремном скверике. О том, чтобы потрогать за ветку деревце на «шестерке» или просто посидеть на траве, только мечтаешь. Чтобы в камере было что-то зеленое среди бетона и железок, я ставила в стаканчике проращиваться лук и чеснок, хотя есть эти стрелки потом было неохота.
Правда, в «Лефортове» существуют и свои «но» в виде очень жесткого выполнения тюремных правил. Например, изоляция в «Лефортове» очень строгая, и узнать, кто сидит в соседней камере (а в других централах все знают про всех), вам вряд ли удастся. Не удастся вам и «откосить» от обязательной ежедневной прогулки. Но при этом, если вы больны, врач придет сразу же, и тогда выгонять вас на мороз (как это иногда случалось у нас) никто не будет.
Если честно, то я пыталась договориться с приходившими ко мне на «шестерку» фээсбэшниками о том, что если мне и придется отбывать реальный срок, делать это на лефортовской «рабочке». Хотя реально при этом осознавала, что при такой неуемной профессиональной любознательности мне это вряд ли светит.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:53:41 | Сообщение # 19 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Во всем Падла виноват
В шесть часов утра в камере зажигается свет. Надо быстро встать, одеться и заправить шконку «по белому». Это когда края простыни заворачиваются сверху на сложенное вдвое одеяло. Потом можно чем-нибудь – например, пальто – укрыться и завалиться опять – до полвосьмого, восьми. Если только по тюрьме с очередным рейдом по контролю за дисциплиной не ходит кто-то из начальства. Тогда за сон после подъема и уж тем более за незаправленное «спальное место» можно запросто схлопотать выговор. У меня такой один есть. Выговор это реальное отодвигание возможности выхода по УДО (условно-досрочное освобождение). Это слово, как и другое, сладостное для всех заключенных, «амнистия», относится к священным понятиям. Это заветная мечта, а также морковка у тебя перед носом и рычаг управления для администрации исправительных заведений: будешь себя плохо вести, не будет тебе ни УДО, ни амнистии. Неважно, что государство на эту амнистию и так уже «забило». Слухи о том, что она вот-вот состоится, постоянно циркулируют в арестантской среде. Даже называют реальные даты. То, что эти слухи активно поддерживаются руководством СИЗО, вполне объяснимо. Оперативники даже приносили в камеру распечатки проектов амнистий из Интернета. Кто-то, начинавший свою карьеру вертухаем еще на «Бутырке», рассказывал о «золотой» амнистии 1994 года, когда на волю ушли все, кроме злостных нарушителей. Я встречала в тюрьме женщин, «переживших» амнистию 2000 года. Так их интересовал вопрос: а можно быть дважды амнистированным?
Любое упоминание об амнистии по телевидению – будь это хоть амнистия в Бангладеш, хоть налоговая амнистия капиталов, хоть высказывание правозащитников о том, что все цивилизованные страны к инаугурации президента такую амнистию устраивают, – вызывает в камере вой восторга. Ведь если говорят, значит, вот оно, вот-вот будет! Иначе бы не говорили. Морально готовят, стало быть. О том, какие ожидания были перед 60-летием Победы 9 мая 2005 года, и говорить нечего. Ведь к 55-летию амнистия была. И большая. Так что уж сейчас иной, кроме как «золотой», и ждать нечего. А это значит, что могут быть амнистированы те, кто получил сроки до десяти лет включительно, или им значительно эти сроки скостят. Ну а женщин, да тем более с детьми, это уж почти всех непременно коснется!
Цифра 246 – столько человек было реально амнистировано в честь 60-летия Победы – в комментариях не нуждается. А снижение рейтинга доверия – а точнее, его полное обнуление – по отношению к политике правительства и президента страны среди этого, то есть тюремного, электората, я думаю, власть мало заботит.
Самое удивительное, что после столь жестокого облома всех ожиданий слухи об амнистии еще продолжают циркулировать. Более того: в провале амнистии ко Дню Победы некоторые даже склонны были винить адвоката Михаила Ходорковского Генриха Падву, который озвучил в одном из своих телевизионных интервью надежду на то, что его подзащитный будет непременно в этом году, в связи с такой славной датой, амнистирован. О нелюбви президента страны к этому конкретно взятому олигарху известно всем, вот Путин амнистию и зарубил. А теперь, когда Ходорковский уже на зоне, Путин непременно сделает другую, специально для женщин. Интересно, а со Светланой Бахминой тогда что делать?
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:54:31 | Сообщение # 20 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Считаем заново!
Вообще опытные сидевшие люди, как, например, знаменитая «властилина» Валентина Соловьева, с которой мне также довелось побыть вместе в одной камере, утверждают: в тюрьме, чтобы не впадать в тоску от бесконечности ожидания и черных мыслей, надо жить маленькими отрезками времени. Например, утром встали, ждем проверку. Она с 8.00 до 8.30. Проверка это когда весь наличный состав камеры выгоняется на «продол» – коридор перед камерами. Этимология этого термина мне не ясна, но, скорее всего, он пришел из украинского. На продоле «общак» – то есть большая камера на 42 или 44 места (в зависимости от наличие шконки на «пятаке») строится в ряд по двое. У старших – место в начале строя. «Свежие» бегут в самый конец, дальше от камеры. «Дежурный по продолу» должен доложить смене «вертушек» во главе с корпусной количество человек в камере и отрапортовать, что все в порядке. В «подследах» – камерах, где сидят подследственные, – количество людей меняется редко. В «осужденках» же, то есть камерах, куда переводят после вынесения приговора по делу или куда заводят взятых под стражу в зале суда после оглашения приговора, движение, «движуха» очень большая. Вчера троих «заказали» на этап, ночью завели двоих «судовых» (после осуждения) еще под утро завели трех «транзитников» (транзитом на зону из других тюрем или же тех, кто приехал из регионов на «верховку» – кассацию в Верховном суде): так это у нас сколько получается? Было 48 («осужденки» на шестом централе единственно перегруженные, хотя не критически, камеры), а теперь? Пятьдесят? «Неверно!» – развлекаясь, кричит дежурная. Считаем заново!
Наконец цифры у нее в отчете и после подсчета наличного состава «хаты» сошлись, можно заходить «домой» и завтракать. В кружки втыкаются кипятильники. Сначала розетки занимают старшие. Потом в порядке живой очереди.
ИТАР-ТАСС
После завтрака день также разбит на малые фрагменты. Постирать (если подошла твоя очередь и есть свободные веревки). Просмотр сериала. Кроссворды. Японские – на вес золота, разгаданные даже перерисовывают по цифрам. Книжки. Хотя с хорошими – трудно, из-за весьма специфического отношения к чтению заключенных библиотекарши с «шестерки». Потом прогулка. Если сидишь до трех месяцев (или до полугода – где как), одеваешься потеплее и идешь в обязательном порядке. Если «старосид» – остаешься и наслаждаешься наступившей в камере тишиной. Потому что прогулка большого разнообразия в жизнь не вносит: это выход в такой же, как камера, запертый маленький дворик с сеткой вместо крыши. Свежий воздух тут же «компенсируется» многочисленными зажженными сигаретами. Единственное развлечение – записи на лавках и двери, в которых всякие приветы, а с появлением мужчин – и сопливо-любовная чушь. Встречаются и «наезды», разоблачающие кого-то из «стукачей». Впрочем, это может быть и обычное бабское сведение счетов.
Потом обед. К нему надо подготовиться. О качестве тюремной кухни можно поговорить отдельно. Могу сказать, что даже мне, получавшей регулярные передачи «с воли», по выходе из тюрьмы врачи поставили диагноз: сильный авитаминоз и анемия. Не представляю, что происходит в организме тех, кто сидит на «голой баланде».
После обеда все опять по кругу: сериалы, походы «в гости» на соседние шконки с женскими выплакиваниями в платочек, вязание – для тех, кто раздобыл, что распустить на нитки и из чего сделать спицы или крючок, – игры в кости или бесконечное гадание на запрещенных самодельных картах. Ожидание адвоката. Ожидание письма из дома, передачи, «медицинской» или иной бандероли. Ожидание ответа на жалобу в прокуратуру. Ожидание это основное занятие в тюрьме, хорошо тренирующее и терпение, и выдержку, и – у кого оно есть – христианское смирение. У меня с этим всегда было плохо. Последняя точка в дне – вечерняя проверка, тоже в промежуток с восьми до полдевятого. Вечерний сериал. В десять гасят свет. Старосиды могут, если смена дежурных хорошая и разрешит, посмотреть на кухне телевизор. Отбой.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:55:08 | Сообщение # 21 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Чехлы для «Снежной королевы»
Шестой централ рассчитан примерно на тысячу посадочных мест. Это по моим подсчетам. Ведь количество заключенных в тюрьме – страшная военная тайна, тщательно оберегаемая от арестантов. Но примерно тысяча получается, если сложить двадцать четыре «общака» – большие камеры на 42–44 места с отдельными помещениями для кухни и туалетного блока, где есть душ, – двенадцать «полуспецов» на двенадцать мест каждая и шесть «спецов» на четыре шконки, прибавить еще «стационар» медчасти (хотя неизвестно, кого туда помещают – разве что тех, кто объявляет голодовку, или вместо карцера) и еще «рабочку» (это человек двадцать «хозбыков» – мужчин для всяких тяжелых работ – и две женские бригады хозобслуги и швейного цеха). А свои подсчеты по количеству сотрудников и охраны просто опущу. Могу лишь заверить, что случаев побега с «шестерки» за восемь с лишним лет ее существования не было и вряд ли будет, хотя всякие сомнительные инциденты случались. По поводу одного ночного эпизода с воплями и топотом охраны и ДПНС (дежурных помощников начальника СИЗО) нас всех мило потом пытались заверить «по секрету», что это были «учения». На которых, разумеется, никто не пострадал. Однако «рабочка» поутру смывала кровь в одном из прогулочных двориков.
«Рабочка», то есть те заключенные, которые осуждены на срок не более пяти лет и по каким-то соображениям остались для отбывания срока наказания в СИЗО (в швейной бригаде или хозобслуге), живет в отдельном блоке. «Рабочка» ремонтирует тюрьму, убирает снег, развозит баланду, перебирает овощи, и вообще используется на всех тюремных хозработах. Швейный цех внизу, в полуподвале. Там шьют камуфляжную форму для милиции и армии и выполняют коммерческие заказы типа пошива чехлов на одежду для магазина «Снежная королева». Будете что-то там покупать – учтите: качество чехлов отменное. Так как выдано оно буквально «из-под палки», когда за качеством одного следит вся бригада, и если что – мало не покажется. И это при такой норме выработки, за которой не угонятся самые профессиональные швеи-мотористки с «Трехгорной мануфактуры». А то, что рабочий день у «швейки» иной раз сильно превышает установленную для заключенных двенадцатичасовую норму, а при срочном заказе практически без перерывов, – ну и что? Вы еще профсоюз здесь заведите! На такой каторжной работе можно заработать аж сто шестьдесят рублей в месяц. Остальное, сударыни, мы тратим на ваше содержание. А эти 160 можно отоварить в тюремном магазине.
Перед «рабочкой» бывает еще и «подрабочка». Это не знаю как юридически оформленное подразделение состоит из тех, у кого приговор еще не вступил в законную силу, то есть не пришла бумага из суда. Иногда на это уходит месяца полтора-два. «Подрабочка» денег никаких официально не получает, хотя используется на самых тяжелых работах – мытье полов, разгрузке овощей и т.д. Живет «подрабочка» в таких же камерах, как и заключенные, только что с некоторыми мелкими привилегиями.
О привилегиях. Парадоксальный юридический факт – в условиях СИЗО те, кто осужден (та же самая «рабочка»), и, по закону, поражен в правах, имеют на деле куда большую свободу, возможностей и прав, чем тот, кто сидит под следствием. Подследственный официально прав еще никаких не лишен, даже теоретически может быть оправдан. Однако из всех этих якобы неотобранных прав реально реализуется только одно – право голоса на выборах. Я даже сама воспользовалась им дважды – во время выборов Путина в президенты и выборов «Единой России» в Мосгордуму.
Осужденные сидят в запертых камерах – «крытке». Осужденная «рабочка» пользуется правом перемещения, иногда бесконвойного, по территории СИЗО. Прогулка «подследов» – по часу раз в день, в ограниченном пространстве глухо забетонированного дворика за решеткой. Прогулка «рабочки» – до двух раз в день, по двору СИЗО, где деревья и травка и больше пространства хотя бы для того, чтобы поиграть в мяч. Условия содержания отличаются на порядок. Камеры «рабочки» не заперты, есть помещения для кухни с плитой и комнаты отдыха. На кухне можно что-нибудь приготовить себе на сковородке, а не с помощью кипятильника. Есть своя посуда. В передачах разрешены домашние продукты. Перед Новым годом «рабочке», по их рассказам, разрешили вторую в месяц передачу от родственников, в то время как подследственные были ограничены прежними жесткими рамками. Вообще таких мелочей, из которых состоят простые бытовые радости, масса. И все они не в пользу «подследов», чье существование гораздо невыносимее, чем у «рабочки».
Это правило действует и на мужских централах, с одной только разницей: там, где существуют «понятия» (к «шестерке» это не относится), к «хозбыкам» отношение более чем презрительное. Я наблюдала это даже на тюремной «больничке», где «хозбыки» эксплуатировались для доставки межкамерной переписки. Отказаться взять «маляву» нельзя, а если «спалишься» (то есть кто-то из охраны это заметит), УДО тебе не видать.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:55:41 | Сообщение # 22 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Ластик от гражданина начальника
Самая идиотская тюремная истина, которую приходится втолковывать вновь прибывшим арестантам, – та, что вопрос «почему» не имеет никакого логического ответа. Почему можно пользоваться кипятильниками и нельзя – электроплиткой, утюгом или там феном для волос? И тем и другим, при наличии желания, убить вполне можно. Почему нельзя гулять во дворе вместе с «рабочкой»? Почему нельзя цветные карандаши? («Вы будете себе делать наколки», – важно отвечает служба режима. Бог мой, при наличии стольких салонов тату найдите идиотку, которая захочет это делать в тюремной антисанитарии!) Почему нельзя комнатные растения? Почему нельзя, когда замерзаешь, второе одеяло, а только по предписанию врача? В «Лефортове» второе одеяло так просто выдают, когда холодно. Почему под запретом нитки для вязания и вообще всякие веревочки? На колготках, если приспичит, вешаться куда удобнее, а на них запрета, слава тебе господи, нет. Почему нельзя точилки для карандашей и ластики? Когда хамоватая сотрудница отдела режима со словами «а из ластиков можно сделать такое!» отобрала их у меня во время шмона (так и не уточнив, что же из них можно сделать), после устроенного по этому поводу скандала меня вызвал ДПНС. Пришлось рассказать, что ластик, увы, перечнем разрешенного Минюстом не предусмотренный, есть письменная принадлежность, необходимая мне для работы по моему уголовному делу, а стало быть, без него нарушаются мои конституционные права на защиту. Не знаю, что больше впечатлило начальника – мое отчаяние или конституционные права, но ластиком он поделился. Своим личным.
Вот это полное бесправие – один из самых тяжелых психологических моментов в заключении. Разрешенное сегодня завтра может вдруг попасть в список запретов, как, например, случилось с зажигалками. Обыск в камере может превратиться в измывательство с выворачиванием на пол всех продуктов и раскидыванием бумаг. Еще большим унижением становятся личные досмотры, особенно после возвращения с суда, когда практика буквального «заглядывания во все дырки» (за что на мужском централе просто бы подняли бунт) – увы, обыденность. А чего стоит выматывающее ожидание в автозаке, который уже въехал во двор тюрьмы и стоит перед дверями «сборки». Час-полтора на то, чтобы «подобрать документы» на тех, кого утром отправляли на суды, – и это при тридцатиградусном морозе или удушающей жаре – обычное дело. Обмороки в автозаках от духоты – тоже. Вопли о том, что срочно «надо», потому что сейчас плохо будет, никого не трогают.
С умилением слушаешь описание «бытовых трудностей» заключенных в нигерийской или, скажем, катарской тюрьме. Вам бы наши трудности. Вообще изнутри, из тюрьмы, четко понимаешь, что по порядкам, царящим в местах заключения, мы не только что в 37-м году застряли, а из времен опричников не очень-то выбрались. Упоминать про презумпцию невиновности вообще несерьезно. Ее нет по определению. Это хорошо чувствуется во всех тюремных правилах, которые предусматривают возникновение у тебя самых невероятных фантазий, направленных на нарушение режима, членовредительство и хулиганство, которые они, эти правила, должны пресечь. Меня позабавили вывешенные в камерах правила пользования кипятильниками, в которых, среди прочего, запрещалось от кипятильника… прикуривать. Если бы не это запрещение, мне бы в голову не пришла такая возможность его использования.
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:57:23 | Сообщение # 23 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Ирина Халип: меняю 15 суток на 15 лет
Вчера в 17:45
В прошлом году наш собкор в Минске Ирина Халип вела постоянную рубрику «Кандидат в первые леди». Тогда, конечно, никто не знал, что после событий на площади Независимости она, как и муж, кандидат в президенты Белоруссии Андрей Санников окажутся в СИЗО КГБ по обинению в организации массовых беспорядков. Позади месяцы заключения, домашний арест, суд. Ирина получила 2 года с отсрочкой приговора еще на 2, Санников – 5 лет колонии усиленного режима.
А Ира вышла на работу. И настала пора вернуть рубрику «Кандидат в первые леди». Сегодня – рассказ о первых днях после ареста.
* * *
Выщипывать брови в тюрьме трудно. Но можно. Если сильно потереть пальцем штукатурку на потолке, палец становится липким, как восковая полоска для эпиляции. Прикладываешь — и резко отдергиваешь руку. С формой бровей могут, конечно, возникнуть проблемы, зато и на дорогого Леонида Ильича не будешь похожа, что приятно.
Все это объяснила мне сокамерница Света. Сама она каждое утро сразу после подъема, пока остальные мучительно пытались проснуться, хватала косметичку и к семи часам утра, когда по коридору тюрьмы раздавалось громыхание котла с кашей, сидела при полном парадном макияже. А потом, едва первая смена заключенных уходила на прогулку, стучала в кормушку и на вопрос из-за двери: «Чего надо?» — просила лак для ногтей и жидкость для снятия лака (эти дамские штучки хранятся не в камере, а в шкафчике за дверью и выдаются по требованию). А еще — обрывала с кофточки мелкие стразы и лепила их на ногти. Получалось декоративное покрытие, как в дорогом салоне красоты. Однажды Свету вызвали на допрос, и тут она обнаружила, что лак на одном ногте облупился. Она устроила истерику контролеру: «Если вы мне не дадите лак немедленно, я никуда не пойду!»
Мы замерли. Казалось, сейчас Свету отправят в карцер или в лучшем случае ворвутся с дубинками и накостыляют. Но ей, вообразите себе, выдали вожделенный лак цвета пожарной машины, да вертухай что-то пробурчал насчет «с дурными связываться неохота». Света ушла на допрос спокойная, помахивая свежевыкрашенными пальцами.
Вообще, тяга к косметическим процедурам в тюрьме неистребима. В мой первый вечер, когда сокамерницы угостили меня кофе, сразу предупредили:
— Только гущу не выбрасывай. Вон в ту баночку ее складывай.
— Зачем?
— Как зачем? Добавляем к гуще оливковое масло — и скраб для тела готов. В пятницу в душ поведут — оценишь.
— Да зачем вам здесь нужен скраб для тела?
— Слушай, здесь холодно. Так что спим мы в одежде. Да еще и в двух парах носков. Вот и подумай: если ты вообще никогда не раздеваешься, что происходит с кожей? А наш самопальный скраб очень выручает.
Теперь могу подтвердить: действительно выручает.
В первый же вечер, когда я еще плохо понимала, что происходит, сокамерницы выдали мне бумагу и ручку и посоветовали написать письмо домой. Диктовали, что должны передать родственники. Я послушно записывала. Когда дошли до декоративной косметики, я решительно не поняла: зачем?
— Как — зачем? — в свою очередь не поняли сокамерницы. — Мы же женщины!
Спасибо, девочки, за мудрые советы. После первых дней в тюрьме, когда понимаешь, что ты там надолго и нужно жить, появляются те же потребности, что и на воле. И косметика — одна из немногих потребностей, которые остаются достижимыми даже там. А еще — средства для мытья посуды, пола, сантехники. Свою камеру мы драили каждый день. Как-то я рассказала сокамерницам о посещении лагеря чеченских беженцев. Меня тогда потрясла огромная палатка, в которой пахло свежестью. На улице сушились выстиранные одеяла. Пожилая чеченка объяснила: полы моем каждый день, все скребем, чистим, и одеяла стираем тоже каждый день. На вопрос, зачем бесконечно, без продыху, все мыть, чеченка ответила: «Чтобы не оскотинеть». Фраза сокамерницам понравилась. Каждый раз, ползая с тряпкой по полу, Лена говорила: «Чтобы не оскотинеть… Какое все-таки замечательное выражение!»
Иногда открывалась дверь камеры, и нам пытались всучить казенное ведро с тряпкой: «Сегодня — суббота, санобработка!» Мы хохотали: у нас-то каждый день санобработка, а они тут пытаются ведром напугать. Впрочем, требования к уборке камер менялись в зависимости от «критических дней» тюремного начальства. Иногда нам пытались втюхать ведро раз в неделю, а иногда вдруг двери распахивались каждый час. Когда мы объясняли, что пол сегодня уже мыли, нам говорили: а отныне санобработка семь раз в день! На следующий день ведро не появлялось вообще, а потом снова начиналась паранойя. Впрочем, гнать из камеры дядьку с ведром — это было даже развлечение.
Вообще-то все требования — сколько раз и когда нужно убирать — регулируются «Правилами внутреннего распорядка». Каждый арестованный расписывается, что с правилами ознакомлен. Зеленые тетрадки правил висят в каждой камере. Но перед Новым годом дежурный прошел по всем камерам и забрал правила. Сначала мы с ужасом ждали, что нам их вернут с какими-нибудь концлагерными нововведениями. Но шли дни, а правил не было. Потом мы о них благополучно забыли. Сокамерницы комментировали:
— Никаких тетрадок больше не будет! Потому что в них прописаны не только наши обязанности, но и права. Отныне прав у нас нет. А про обязанности нам и так напомнят.
Так оно, кстати, и получилось. Зеленые тетрадки исчезли из обихода, хотя каждый новый арестованный обязательно расписывался, будто ознакомлен с «Правилами внутреннего распорядка». Впрочем, едва ли в других тюрьмах вертухай, прежде чем врезать дубинкой кому-нибудь, заглядывает в зеленую тетрадку, чтобы выяснить, разрешено ли это правилами.
19 декабря, когда нас с мужем задержали, я ничего еще не знала о существовании зеленых тетрадок. Меня переводили из изолятора в изолятор. За сутки, кстати, я сменила четыре тюрьмы. Возможно, это рекорд, но Гиннесс почему-то молчит. В восемь утра наш автозак, набитый женщинами — а с мужем нас разлучили еще в первом изоляторе, — причалил наконец к какому-то районному ИВС. Там нам объяснили, что это наш последний приют. Именно оттуда нас повезут в суды, где мы получим гарантированные государством пятнадцать суток за участие в несанкционированной акции.
Дальше 15 суток моя фантазия не простиралась. И напрасно. Говорят же умные люди, что всегда нужно готовиться к худшему.
А мой идиотский оптимизм рисовал мне картины триумфального выхода на свободу через 15 суток и счастливого воссоединения семьи. Обидно, конечно, что Новый год придется встретить за решеткой, но уж выйдя, мы с Андреем так отпразднуем! Всех позовем: и Диму Бондаренко, и Наташу Радину, и Сашу Отрощенкова, и Ленчика, и Диму Бородко, и Пашу Маринича. Жаль было только трехлетнего сына Даньку, которому предстоит двухнедельная разлука с родителями. Но его бабушка и дедушка — это я точно знала — смогут посвятить эти две недели горячо любимому внуку. Тем более что у него впереди столько интересного — утренник в детском саду, поздравление Деда Мороза, елка, которую нужно будет нарядить. В общем, Даньке предстояли сплошные развлечения. А то, что мы можем и не вернуться домой, мне и в голову не приходило.
Соседки рассказывали, как они оказались на площади. Адвокат из Гродно Валентина приехала вместе с сыном-студентом. Сына тоже задержали. «Теперь моего ребенка наверняка исключат из университета. Что же с ним будет?» — вздыхала Валентина. «Не переживайте, уедет учиться за границу», — говорила я. Кстати, потом, когда студентов, задержанных на площади, начали отчислять, 50 польских университетов объявили, что берут всех отчисленных к себе на учебу бесплатно. Так что с сыном Валентины все в порядке. А вот ее, как я потом случайно узнала, лишили адвокатской лицензии.
Лена из Бреста — дочь местного «вертикальщика». Отцу она сказала, что едет к подруге в ближайший райцентр. Лена волновалась, как отнесется папа к ее задержанию на площади, но еще больше — как отнесутся к папе другие «вертикальщики».
Алеся из Борисова — известная белорусская диссидентка еще с советских времен. На площадь она пришла, уже экипированная для отсидки: с рюкзаком с фруктами, водой, хлебом, сигаретами. Ее муж тоже был задержан. Утром, еще из автозака, Алеся звонила шестнадцатилетнему сыну: «Ты что, думаешь, если маму арестовали, так можно в школу не ходить? Быстро собирайся, ты еще успеешь!»
В камеру зашел начальник ИВС и предупредил: «В суд вас повезут днем». Мы, уставшие от ночных приключений, дружно повалились на доски и заснули. Я мысленно поблагодарила маму, которая утверждала, что в пуховике на площади будет холодно, и заставила надеть ее шубу. А в теплой и мягкой шубе, как выяснилось, можно спать даже на досках.
Потом пришел милиционер со списком и зачитал фамилии тех, кому «с вещами на выход», то есть в суд за пятнадцатисуточным новогодним подарком. Прозвучали все фамилии, кроме моей.
— А мне что делать?
— А вы ждите. Поедете со следующей партией.
Спустя полчаса пришли за мной. Я не поняла, почему начальник ИВС на прощание сжал мой локоть и прошептал: «Удачи!» Странно, к чему патетическое прощание, если через несколько часов я вернусь сюда отбывать свои 15 суток?! Это потом я начну ловить и анализировать каждое сказанное слово, пытаясь понять, что оно может для меня означать и к чему вообще было произнесено. А тогда, 20 декабря, недоуменно передернула плечами: странный какой-то дядька, и зачем он со мной прощается?
Во дворе ИВС стояли автозак и милицейская машина. Меня повели в машину. «Ну надо же, персональная доставка в суд!» — все еще не понимала я, что происходит. Милиционеры сели со мной на заднее сиденье с двух сторон. Я успела подумать, что это как-то подозрительно смахивает на серьезный конвой, но все еще запрещала себе думать о чем-либо, кроме суда.
— А куда мы едем? В какой суд?
— Не знаю, — буркнул водитель.
Осознание того, что происходит нечто странное, пришло лишь тогда, когда машина выехала на проспект Независимости. Мы приближались к зданию КГБ. Машина въехала в арку, проехала мимо поднятого шлагбаума и остановилась во дворе. Спустя несколько минут появился человек в форме и что-то сказал конвоирам. Меня повели в здание, которое я никогда не видела, но сразу догадалась: это и есть знаменитая «американка», СИЗО КГБ, бывшая внутренняя тюрьма НКВД БССР. Милицейский конвой исчез, и в дело вступили кагэбэшные конвоиры.
Меня отвели в следственное управление (между тюрьмой и следственным управлением — небольшой закрытый дворик). Следователь КГБ Миронов объявил, что я задержана по подозрению в совершении преступления по статье 293 Уголовного кодекса. И любезно придвинул ко мне УК, чтобы я смогла хоть узнать, за что арестовали. В кодексе было написано: «Статья 293. Массовые беспорядки. Наказывается лишением свободы на срок от 5 до 15 лет». И это вместо 15 суток?..
Конвоир повел меня в тюрьму. Оформление было долгим, с подробной описью моих вещей, с бубнежем дежурного: «Шарф типа «оренбургский платок». Сапоги типа «угги». Шуба из енота». Такое знание особенностей женской одежды и обуви удивило. Я даже подумала: а может, здесь вообще полно женщин? Вся тюрьма ими забита, и каждый день арестовывают новых, так что все точно знают, как называются модели сапог и курток? Все это мне еще предстояло выяснить. Придавленную перспективой 15-летнего заключения, меня повели в камеру. Дверь захлопнулась, и началась совсем другая жизнь.
Ирина Халип
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:58:15 | Сообщение # 24 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Девушки и смерть. Российские политзечки прежде и теперь
В своем тюремном дневнике бурятский адвокат и политический активист Татьяна Стецура пишет, что в выданном ей наборе алюминиевой посуды была ложка с оттиснутым на ней российским гербом: "Впечатление, что именно империи, а не эрэфии".
Что если и впрямь - именно этой ложкой хлебала тюремную баланду в Алексеевском равелине Вера Фигнер или Людмила Волкенштейн? Или Софья Гинсбург, не выдержавшая криков заключенных, лишившихся рассудка, и перерезавшая себе горло? Четвертую узницу Шлиссельбурга, Зинаиду Коноплянникову, на довольствие не ставили - ее привезли в крепость, чтобы повесить.
Мне, пожалуй, возразят, что у политзеков царизма посуда была оловянная или медная, но ведь я не об этом. Читая записки из современного узилища, я будто отматываю киноленту российской истории почти на полтора века назад, попадаю в то глухое безвременье, о котором Блок писал:
Переговоры о Балканах
Уж дипломаты повели,
Войска пришли и спать легли,
Нева закуталась в туманах,
И штатские пошли дела,
И штатские пошли вопросы:
Аресты, обыски, доносы
И покушенья - без числа...
Заканчивалась победоносная, стоившая России огромных потерь война с Турцией на Балканах. Окончательную неудачу потерпело "хождение в народ". Философ Георгий Федотов писал об участниках этого массового движения образованной молодежи с нескрываемым восхищением:
Святых нельзя спрашивать о предмете их веры: это дело богословов. Но, читая их изумительное житие, подвиг отречения от всех земных радостей, терпения бесконечного, любви всепрощающей - к народу, предающему их, - нельзя не воскликнуть: да, святые, только безумец может отрицать это! Никто из врагов не мог найти ни пятнышка на их мученических ризах.
Но почему "народ, предающий их"? Да потому, что этот самый народ, который они ехали просвещать, и сдавал их становому.
Режим ответил народникам репрессиями. Им вменялось участие в тайном сообществе, имеющем целью "ниспровержение существующего порядка". В феврале–марте 1877 года в Петербурге прошел "процесс 50-ти". Одна из обвиняемых, 23-летняя дворянка Софья Бардина произнесла речь, ставшую одним из кульминационных моментов процесса: "Наступит день, когда даже и наше сонное и ленивое общество проснется и стыдно ему станет, что оно так долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать из своей среды братьев, сестер и дочерей и губить их за одну только свободную исповедь своих убеждений..."
Министр иностранных дел империи князь Горчаков писал министру юстиции графу Палену: "Вы думали убедить наше общество и Европу, что это дело кучки недоучившихся мечтателей, мальчишек и девчонок и с ними нескольких пьяных мужиков, а между тем вы убедили всех, что... это люди вполне зрелые умом и крупным самоотверженным характером, люди, которые знают, за что борются и куда идут... теперь вся Европа знает, что враги правительства не так ничтожны, как вы это хотели показать".
В октябре того же года открылся Большой процесс, или "процесс 193-х". Число арестованных по искусственно сконструированному делу (в одно судопроизводство объединили дела около 30 кружков) превышало 4000 человек. Многих пришлось отпустить, остальные провели в предварительном заключении не по одному году. К началу судебных слушаний 97 человек умерли или лишились рассудка за решеткой. 120 обвиняемых бойкотировали суд.
Уж этого-то права их никто не лишал. А сегодня я читаю в записках политзаключенной Айгуль Махмутовой, что отказаться от выматывающих силы и душу поездок в судебное заседание невозможно: "Не ехать нельзя - нарушение".
На Большом процессе блистал красноречием Ипполит Мышкин, которого судили за попытку освобождения Чернышевского из Вилюйского острога. "Это не суд, - восклицал он, - а просто комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное... чем дом терпимости, там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человека".
Сенаторам в жизни своей не приходилось слышать ничего подобного, да еще в присутствии посторонней публики. Что они могли ответить? Ведь не доказывать же, что они не проститутки. На словах "опричники царя" обезумевший жандармский офицер бросился зажимать Мышкину рот и поцарапал его; на лице Мышкина показалась кровь, зал грозно загудел, подсудимые громко протестовали...
Айгуль Махмутова рассказывает:
Судья Людмила Самохина ехидничала на суде, засыпала прямо на заседании, не читала ничего, не удовлетворила ни одного моего ходатайства. Ее отношение было просто скотское. И она все время доводила меня до слез, на каждом судебном заседании. Мне было обидно, что в нашей стране возможна такая несправедливость, поэтому я плакала.
Она же:
На чтении приговора в течение двух с половиной часов судья запрещала снимать с меня наручники. Конвой отказывался выполнять это распоряжение, потому что они не имеют права держать в наручниках человека. Но судья сказала оставить их под ее ответственность. Мне было плохо, вызывали скорую, но судья не пустила врачей...
В первые годы XX века режим в Шлиссельбурге смягчился, старых инструкций уже никто не соблюдал. "В тюрьме, в пределах нашей ограды, - пишет Вера Фигнер, - мы были господами положения. Если в тюремном здании раздавался шум голосов, крик и подчас брань, они исходили не от тюремного начальства, но от того или другого заключенного, особенно несдержанного и раздражительного. Не смотритель кричал - на него кричали".
Однажды Фигнер сорвала погоны с надзирателя, вошедшего к ней в камеру в неурочный час, и ждала нового суда. Действительно, пришел следователь.
- Быть может, смотритель был груб с вами и сам вызвал ваш поступок? - спросил он.
- Нет, он не был груб. Он вообще мягок в обращении, и не он, а я в разговоре возвышала голос.
Кончилось тем, что заменили не только беспогонного надзирателя, но и коменданта тюрьмы.
Татьяна Стецура:
Угрожали карцером несколько раз. Сказала, что некоторые правила, оскорбительные и бессмысленные, выполнять отказываюсь. Позавчера поругалась с душеуправительницей. Душ и так раз в 7 дней, а я, очевидно, была последняя в этот день. Так она уже через 5 минут гавкнула беспардонно и вырубила воду. А когда я ей сказала, что на любом месте можно оставаться человеком, а она к своей сволочной профессии еще и ведет себя по-сволочному, заявила, что ей за переработку никто не доплачивает. Душеуправительница! А вот с душой Татьяны управиться не смогла.
Наверно, это общее место - сравнивать условия царской тюрьмы с нынешними. Но мне не дают покоя записки этих девочек, которым я в отцы гожусь, которые способны написать так по-детски беззащитно и искренне: "Мне было обидно, что в нашей стране возможна такая несправедливость, поэтому я плакала". Они еще способны плакать над несправедливостью...
Первый такой текст мне попался на глаза почти десять лет назад. Это был дневник Татьяны Ломакиной (нарочно не пишу, кто из полизэчек к какой партии или движению принадлежит, - не суть важно). Сегодня в Интернете я нашел лишь краткий фрагмент из него, но это фрагмент убийственной силы:
В присутствии 8–10 сотрудников РУБОПа меня били резиновой палкой по ступням и пальцам... Потом били кулаком по позвоночнику и ребрам, затем натянули мою вязаную шапочку на глаза, надели на голову каску и начали бить по голове резиновой палкой.
Я живу с этим уже десятый год. Неужели после этого возможно рассуждать о модернизации, медведевском либерализме, "системной оппозиции"?
Этим девочкам еще жить и жить, любить, рожать, а режим "отоваривает" их палкой по голове. Страна, пожирающая своих детей. Это стало рутиной. Асфальтовый каток беспрепятственно катится по головам, позвоночникам, ребрам, судьбам. Мы привыкли.
Ответом на процесс 193-х был выстрел Веры Засулич в январе 1878 года. Суд над ней собрал в Петербурге всю европейскую и американскую прессу. "Русские нигилисты" вошли в моду. Молодой Оскар Уайльд сочинил пьесу "Вера, или Нигилисты", поставленную в Нью-Йорке (британская театральная цензура к постановке ее не допустила). Первый опыт начинающего драматурга - смехотворная вампука с заговорщиками в плащах и масках. Но и в ней есть уайльдовские перлы: "Глупец, в России нет ничего невозможного кроме реформ!" Степняк-Кравчинский издавал на европейских языках романы о террористах. Герой одного из них, Андрей Кожухов, стреляет в царя, но промахивается. Громкий успех имел сентиментальный дамский роман Софьи Ковалевской "Нигилистка", изданный в Швейцарии. Его героиня Вера Баранцова, барышня из хорошей семьи, графиня, одержима идеей "мученичества за народ". Даже Артур Конан Дойль, совершенно чуждый современной ему политике, свел Шерлока Холмса с благородной "русской нигилисткой" в рассказе "Золотое пенсне".
Образ юной, хрупкой девушки, противостоящей бесчеловечному режиму (на самом деле Засулич не была ни юной, ни наивной), произвел такое впечатление на либеральную Европу, что она дружно встала на защиту народоволки Геси Гельфман, арестованной по делу об убийстве императора 1 марта 1881 года и приговоренной к повешению. Когда выяснилось, что Геся на четвертом месяце беременности, Александр III отсрочил исполнение приговора до рождения ребенка. Но кампания протеста продолжалась, отмены смертного приговора требовал цвет европейской культуры. И царь заменил виселицу бессрочным заключением. Новорожденную дочь у Гельфман отобрали. Она умерла через три с половиной месяца после родов. Девочка (ее отцом был Николай Колодкевич, скончавшийся в Алексеевском равелине от голодовки) не дожила в воспитательном доме до года.
Сегодня Европа молчит. Молчит Америка - Бог весть, куда Барак Обама засунул список политзаключенных, который вручил ему Гарри Каспаров. Было время - такие списки президент США вынимал из кармана на каждом саммите с советским вождем. И вождь шел на попятную. А сегодня у нас "перезагрузка". Даже когда ему представился случай обменять шпионов, которыми так дорожил Путин, Обама не нашел во всей России хотя бы равного числа узников.
Но хватит кивать на заокеанского благодетеля. Татьяна Стецура и ее подельница Надежда Низовкина избрали совершенно особенную тактику: они признали себя виновными в "разжигании вражды" к силовым структурам и отказались платить штраф, к которому их приговорил суд, требуя приговорить их к лишению свободы (при этом, однако, они оспаривали законность 282-й статьи УК). Судебная машина выглядела сбитой с толку. А потом они отказались дать подписку о невыезде и были заключены в СИЗО. В следственном изоляторе они отказались вставать перед тюремным начальством, называть вертухаев "гражданин начальник" и соблюдать некоторые другие режимные требования.
Надежда Низовкина пишет:
Недопустимо и лицемерно, протестуя против 282-й статьи, идти на сопутствующие уступки, прощать суду невозможность допроса экспертов, спецслужбам - засаду и травлю, прощать свое бесправие... Прекратить на руку им играть в оттепель и сотрудничество.
Они надеются остановить асфальтовый каток своими телами. Нельзя не уважать их спокойное достоинство и силу духа. "Сверили понятия", - подводит Татьяна Стецура итог "воспитательно-профилактической" беседе с операми. Она же - про судью Ирину Левандовскую:
Читала трагически, нараспев, глотая слова, как псаломщик знакомую молитву. И единственный листик постановления держала как псалтырь - обеими руками, на уровне лица, словно он ее держал, а не наоборот. Чего переживает? Ее бог ее спасет.
Эти две молодые женщины - лучшее, что есть у сегодняшней России. Но я неотступно спрашиваю себя: во имя чего приносятся эти жертвы? И не могу ответить. Сколько их уже было, этих жертв. "Громадная российская льдина не раскололась, не треснула и даже не дрогнула", - заключает свой роман о народовольцах Юрий Трифонов.
Но они, эти девочки, должно быть, иначе не могут.
Владимир Абаринов
|
| |
| |
| Маришка | Дата: Суббота, 07 Января 2012, 22:59:31 | Сообщение # 25 |
|
<
Группа: Модераторы
Сообщений: 1520
Награды: 7
Репутация: 4
Статус: Offline
| Бабушки в законе
“МК” выяснил, как живется на зоне уголовницам пенсионного возраста
Провести старость в тюрьме — участь печальная и страшная. Тем более если арестант — бабушка, которой в самую пору внуков-правнуков воспитывать да в огороде копаться. Но ни возраст, ни пол в нашей стране от уголовной ответственности не спасают. И старушки за решеткой сегодня не такая уж редкость. В Минюсте, по слухам, задумались над гуманизацией наказания для пожилых женщин. Говорят, что режим у них в недалеком будущем будет почти такой же, как в доме престарелых. Так это или нет и каково пенсионеркам по ту сторону колючей проволоки, узнал репортер “МК”.
Лучшие нары — бабушкам
Отдельных тюрем для бабушек-преступниц в России нет (так же, как и для дедушек). Но в некоторых колониях создали спецотряды, куда помещают дам старше 60 лет и инвалидов.
— Это колония № 50 в Красноярском крае, № 15 в Самарской области, № 7 в Красноярской, — говорит официальный представитель ФСИН Александр Кромин. — Еще в двух колониях (ИК-3 УФСИН России по Костромской области, ИК-5 УФСИН России по Чувашской Республике) для пожилых вообще выделено целое общежитие. В ИК-6 УФСИН России по Орловской области бабушки также живут в отдельном здании. Но в основном эта категория содержится вместе с другими осужденными. После прибытия в исправительное учреждение их распределяет в тот или иной отряд специальная комиссия. И она учитывает не только возраст, но и характер арестантки, вид совершенного ею преступления, срок наказания и т.д.
Бабушки, как выясняю, в любом случае могут рассчитывать на лучшие «нары». Спальные места для женщин от 60 лет по правилам располагаются на нижних ярусах. Ведь на вторую «полку» явно не каждая старушка при всем желании может забраться.
— А если она упадет ночью, костей не соберет, — говорят сотрудники ФСИН. — И что прикажете делать с лежачей заключенной? Так что мы рекомендуем руководству колоний, где есть бабушки, максимально обезопасить их быт.
Чтобы посмотреть на это житье-бытье престарелых преступниц, отправляюсь в костромскую колонию № 3 (она расположена под Костромой, в поселке Первомайский). Снаружи железные ворота, решетки, два ряда колючей проволоки — все, как полагается на обычной зоне. Но внутри прямо пионерлагерь: клумбы с цветочками, стенды, турникеты, церквушка. На веревках по-домашнему сушится бельишко... Туда-сюда снуют женщины. Будто приехали отдохнуть, подышать свежим деревенским воздухом. Это ощущение, конечно же, обманчиво, и все арестантки сами себе не принадлежат, строго следуя распорядку дня. Поверки два раза в день, хождение строем и т.д.
— Мы тут решили новшество ввести — утреннюю зарядку, — рассказывают сотрудники колонии. — Сначала женщины сопротивлялись, отказывались выходить на нее, но сейчас потихоньку привыкают. Понимают, что это для их же здоровья. А через пару месяцев, вот посмотрите, они уже и жизни себе без гимнастики не представят.
Пожилым заключенным здесь отвели отдельное общежитие — небольшое двухэтажное здание. При входе стоит «дневальная» — морщинистая худенькая старушка. И этот божий одуванчик, завидев меня и инспекторов, совершенно неожиданно басом прогромыхал: «Внимание!». Она действовала строго по инструкции: так положено оповещать отряд о визите сотрудников. От ее крика все тут же пришло в движение, бабульки засуетились. Слышно, что кто-то вскочил с кровати. Поражаюсь, узнав, что по правилам внутреннего распорядка строжайше запрещено лежать в дневное время и для бабушек скидок никто не делает. А ведь пожилому человеку не прилечь за целый день — мука. Потому осужденным приходится иной раз жульничать: прилягут тихонько на краешек кровати на несколько минут, вздремнут, в надежде, что в случае чего успеют проснуться и одеяло поправить.
Если старушка «по фене ботает»
Захожу в 6-й отряд. Слева крохотная раздевалка, кругом аккуратно застеленные кровати (одноярусные). Одни женщины отворачиваются, демонстрируя, что общаться не хотят, а другие бросились причесываться и красоту наводить. Некоторые даже отпускают шуточки-прибауточки. За решеткой каждый гость с воли почти что событие, так что все внимание мне. Бабушки рассматривают меня с прищуром, оценивают. А я изучаю их. Вообще вид у старушек за решеткой необычный. И не потому, что все в абсолютно одинаковых платьях в клеточку и белых косынках, с бирками на груди. И даже не потому, что называют сотрудников «гражданин начальник» а, представляясь, говорят не имя-отчество, а статью, по которой сидят. Потому что в принципе образы бабулек и тюрьмы несовместимы. Некоторые сидят годами, выглядят и ведут себя по-блатному. Взгляд вызывающий, в зубах цибуля, «по фене ботают». С учетом возраста это смотрится комично. Но абсолютное большинство — самые обыкновенные. Как те, что сидят на лавочках у подъезда.
В комнате для приема пищи у арестанток обычно проходят посиделки. Кипятильник, чайник, печенье, газетки... Рядом помещение, так сказать, для культурного досуга. Здесь стоят телевизор и пианино. Старушки обожают, когда кто-нибудь из местного «клуба самодеятельности» приходит к ним читать стихи, петь или показывать сценки. Многие держатся особняком, вяжут с утра до вечера, гоняют чифир или курят на лавочке. Некоторые пожилые дамы работают. В колонии собственное швейное производство. Трудиться здесь пенсионерок заставить не могут, так что это личная инициатива. Некоторые хотят накопить лишнюю тысячу рублей «внуку на мопед». Кстати, на личном счете пенсионерок всегда есть деньги — туда ежемесячно зачисляется 50% от пенсии. Вторая половина идет в доход государству. Так сказать, квартплата за проживание. Но даже с учетом удержаний, если старушка еще и подрабатывает, получает прилично. Обычно стараются экономить и в тюремном магазине отовариваться по минимуму (балуют себя разве что пряниками с печеньем). Рассказывают, что одна бабушка к моменту освобождения сто тысяч скопила.
— К сведению, время привлечения осужденных к труду засчитывается им в общий трудовой стаж, — говорят во ФСИНе. — Так что у работающих бабушек после освобождения пенсия вырастет. А в колонии они имеют право на ежегодный оплачиваемый отпуск. Его продолжительность для осужденных женщин старше 55 лет может быть увеличена до 18 дней. К бесплатным работам по благоустройству исправительных учреждений и прилегающих к ним территорий пенсионеры, так же как инвалиды и беременные, привлекаются только по их желанию. Многие сами просят разрешения за цветочками ухаживать, подметать.
Больше всего старушки любят, конечно же, сплетничать. Они знают историю каждой осужденной, что сидит в колонии. Да кто у нее муж, да откуда она, да как докатилась до такой жизни... И про каждого сотрудника колонии все знают. Сами они на жизнь не особо жалуются, а вот на болезни — без конца. Потому пенсионерки в санчасть ходят чуть ли не так же часто, как на обед. Ну а чем местный доктор им поможет? Лекарства от старости еще не придумали, да и вообще в арсенале тюремных медиков только самые жизненно важные препараты.
Но главная боль, конечно же, в том, что старушек, оказавшихся за решеткой, родные и близкие навещают крайне редко. По статистике, всего 1–2 раза в год. То ли стесняются, то ли простить их не могут... Многие бабушки одинокие. Ни писем, ни передач.
«Я убила мужа ступкой»
Итак, сколько их, осужденных женщин старше 60 лет, всего в России? Мой запрос немного даже озадачил экспертов ФСИН. После пересчетов получилось, что престарелых дам, находящихся сегодня за решеткой, 651.
— Для сравнения: в 2008 году таких женщин было 519, в 2009-м — 571, в 2010-м — 687, — рассказывает официальный представитель ФСИН России Александр Кромин.
Надо сказать, что пожилых мужчин в разы больше. Впрочем, в России в принципе львиную долю преступлений совершают представители сильной половины. И дедушки в тюрьме — в основном «авторитетные» татуированные персонажи, которые на воле надолго не задерживаются. С бабушками совсем другая история. 99% из них оказались за решеткой в первый раз.
— Российские люди в мантиях стараются женщинам пожилого возраста давать условные сроки, — уверяет пресс-секретарь Верховного суда РФ Павел Одинцов. — У каждой такой преступницы, как правило, букет болезней — и она нуждается в квалифицированной медпомощи, особом режиме питания, что обеспечить за решеткой сложно. Я не припомню случая, когда бы судили, скажем, 90-летнюю женщину. И если суды в регионах выносят суровый приговор пенсионерке старше 60, то для этого действительно есть веские основания.
Выясняется, что за решетку попадают бабушки либо за торговлю наркотиками, либо за убийство, обычно мужей. Читаю криминальные сводки за последнее время:
«В Петропавловске-Камчатском 83-летняя старушка сковородкой забила мужа насмерть».
«В Пензе 74-летняя женщина убила супруга ступкой, а потом попыталась вскрыть себе вены».
«В Челябинске пожилая женщина убила металлическим пестиком от ступки своего 79-летнего мужа».
«60-летняя пенсионерка из Луганска прикончила пьяного благоверного кувалдой».
«В Кемеровской области 71-летняя женщина убила супруга, а тело спрятала в навозе, в надежде, что навозные черви съедят останки...»
Большинство долго носили в голове сценарий убийства. Нервы расшатались под старость? Или наступил предел терпению? А может, потому, что просто в этом возрасте уже ничего не страшно и ничего не сдерживает. А так всю жизнь живет такая женщина, мучается и отпора дать не смеет.
— Надо иметь в виду, что после 70 у человека могут начаться старческие изменения мозга и вообще нервной системы, — защищают пожилых убийц в НИИ геронтологии. — Это необязательно склероз, психоз или слабоумие. Старый человек в принципе может стать более ранимым, нетерпимым и агрессивным. Вот женщина, у которой в молодости хватало сил, энергии и нервов, может ради детей не обращать внимания на какие-то выходки мужа, а в старости не в состоянии управлять своими негативными эмоциями.«Я убила мужа ступкой»
Итак, сколько их, осужденных женщин старше 60 лет, всего в России? Мой запрос немного даже озадачил экспертов ФСИН. После пересчетов получилось, что престарелых дам, находящихся сегодня за решеткой, 651.
— Для сравнения: в 2008 году таких женщин было 519, в 2009-м — 571, в 2010-м — 687, — рассказывает официальный представитель ФСИН России Александр Кромин.
Надо сказать, что пожилых мужчин в разы больше. Впрочем, в России в принципе львиную долю преступлений совершают представители сильной половины. И дедушки в тюрьме — в основном «авторитетные» татуированные персонажи, которые на воле надолго не задерживаются. С бабушками совсем другая история. 99% из них оказались за решеткой в первый раз.
— Российские люди в мантиях стараются женщинам пожилого возраста давать условные сроки, — уверяет пресс-секретарь Верховного суда РФ Павел Одинцов. — У каждой такой преступницы, как правило, букет болезней — и она нуждается в квалифицированной медпомощи, особом режиме питания, что обеспечить за решеткой сложно. Я не припомню случая, когда бы судили, скажем, 90-летнюю женщину. И если суды в регионах выносят суровый приговор пенсионерке старше 60, то для этого действительно есть веские основания.
Выясняется, что за решетку попадают бабушки либо за торговлю наркотиками, либо за убийство, обычно мужей. Читаю криминальные сводки за последнее время:
«В Петропавловске-Камчатском 83-летняя старушка сковородкой забила мужа насмерть».
«В Пензе 74-летняя женщина убила супруга ступкой, а потом попыталась вскрыть себе вены».
«В Челябинске пожилая женщина убила металлическим пестиком от ступки своего 79-летнего мужа».
«60-летняя пенсионерка из Луганска прикончила пьяного благоверного кувалдой».
«В Кемеровской области 71-летняя женщина убила супруга, а тело спрятала в навозе, в надежде, что навозные черви съедят останки...»
Большинство долго носили в голове сценарий убийства. Нервы расшатались под старость? Или наступил предел терпению? А может, потому, что просто в этом возрасте уже ничего не страшно и ничего не сдерживает. А так всю жизнь живет такая женщина, мучается и отпора дать не смеет.
— Надо иметь в виду, что после 70 у человека могут начаться старческие изменения мозга и вообще нервной системы, — защищают пожилых убийц в НИИ геронтологии. — Это необязательно склероз, психоз или слабоумие. Старый человек в принципе может стать более ранимым, нетерпимым и агрессивным. Вот женщина, у которой в молодости хватало сил, энергии и нервов, может ради детей не обращать внимания на какие-то выходки мужа, а в старости не в состоянии управлять своими негативными эмоциями.
Впрочем, по статистке выходит, что старушки чаще убивают даже не супругов, а собственных детей и внуков. Но тут всегда один вариант: те были пьяницами или наркоманами. Самым страшным за последнее время стал, пожалуй, случай в селе Новоликеево Кстовского района Нижегородской области. В ноябре 2010-го 74-летняя пенсионерка надела на шею наркозависимого внука ошейник для выгула собак и затянула его. В результате потерпевший скончался от удушения. Внучок ранее вынес и продал из квартиры все вещи, включая мебель и сантехнику... А вот типичная история: в Краснодарском крае этим летом 78-летняя пенсионерка убила 50-летнего сына-алкоголика, поскольку очень переживала, что после ее смерти за ним некому будет присмотреть. «Не оставлять же его на произвол судьбы», — сказала женщина следователям.
Место ли старушкам за решеткой? Ведь нельзя же надеяться, что люди в таком возрасте исправятся. Да и какую они могут опасность для общества представлять? С другой стороны, безнаказанными оставлять совершенные престарелыми женщинами преступления тоже нельзя. В Минюсте обсуждают, как смягчить режим для пожилых. Но чиновники говорят, мол, если дать бабушкам слишком большие поблажки за решеткой, то это будет уже не зона, а дом престарелых. И опасаются, что в этом случае число преступлений, совершенных стариками, вырастет — многие захотят провести остатки дней в казенном доме за казенный счет. Может, и так... Правозащитники тем временем предлагают создать для бабулек-преступниц закрытую деревеньку (по периметру вышки, колючка). По типу колоний-поселений. Природа, коровы, козы, куры... Там же можно и кладбище сделать — немногие доживут до освобождения. Только вот боюсь, в такую деревеньку бабушки со всех концов России съедутся, потому что иные на воле живут хуже.
|
| |
| |
|
 |
